Семь драконов Ниларской принцессы

— Драконы?

— Пусть исправляют то, что натворили, — пожала я плечами. — Помогают свергнуть императора, потом защищают того, кто станет императором, находят себе преемников и валят… Ой, леди не положено!

Моя собеседница звонко расхохоталась и продолжила мою фразу, словно я на ней и не споткнулась:

— На все четыре стороны. Я поняла. А князь?

На этом я запнулась.

Ритани? Правильный Ритани. Тот, который носил облик человека… но ведь и, правда, он же наказан, наказан страшно и беспощадно. Его собственные дети в шесть лет обретут магию крови.

— Его обязательно? Обязательно-обязательно?

— Да. Потому что он видел больше, чем другие, знал больше. А значит и спрос с него тоже больше.

— Но это неправильно… — прошептала я. — Правда. Неправильно.

Лэри Вероника задумчиво смотрела на меня:

— Неправильно?

— Неправильно.

— Что ж, хорошо. Тогда последний вопрос, наказание для князя Канната?

— Что, — прошептала я в ужасе, — это тоже нужно?!

— Да.

Лэри не добавила больше ничего, но как-то я поняла, что … это самое главное. Самое важное.

Как наказать того, кто виновен во всём этом? Кто подарил мне свободу и сам её отобрал? Я… я не знаю.

Во мне ничто не отозвалось, когда я прокрутила эту мысль в голове. Она не была ни правильной, ни неправильной. Она была «никакой». Плоской. Пустой.

Но чем больше я смотрела на князя Канната, тем отчётливее понимала, что знаю, что я хочу. Чем хочу его наказать. И что хочу.

Это понимание крепло с каждым мгновением.

— Лэри, — прошептала я. — Я знаю… но могу я сначала с ним поговорить? И… наверное, сказать «спасибо». Он — меня пугает, до сих пор, особенно одержимостью, но в то же время, он многому меня научил, пока… пока… — я обхватила себя за плечи, — пока мы делили тело марионетки на двоих.

Отговаривать меня лэри Вероника не стала, щёлкнула пальцами:

— Осенняя аллея, — улыбнулась она, но в её улыбке я увидела грусть, — тебе ведь нравится осень?

Я кивнула. И мир дрогнул, разобрался на кусочки и собрался заново.

Я бы упала, но мужская рука меня поддержала, помогла устоять, чуть тронула завитой локон волос и тут же отпустила.

Вскидывая глаза, я готовилась к чему угодно, но не к тому, что мужчина, который меня поймает, будет так спокоен и так… не кровав. Обычный и, пожалуй, обыденный.

— Ожидала другого?

— Душа, — поняла я. — В крови-то запачкан изначально был Ритани, а не … вы.

— Точно. Прогуляемся, лэри?

Я хотела сказать что-то лёгкое, ни к чему не обязывающее, но смутилась под ироничным взглядом. Он был другим.

Но, как ни странно, как ни смешно, а я уже знала этого мужчину. Я видела его в поступках и словах. Это им я восхищалась. Это за него мне было до слёз обидно.

Не Кровавый князь, которым он останется в истории навечно, а Князь Каннат — тот, кто пошёл ради своего брата на жертвы, а в итоге из-за одной девчонки не закончил дело своей жизни.

Как же обидно!

— Не грусти, Медуница, — Каннат улыбался. — Слышишь?

— Но почему? — вскинула я к нему заплаканное лицо.

— Потому что ты — прекрасна. Запачканный кровью я не должен был даже стоять рядом! Но некоторое время мы были бок о бок. Я видел твои улыбки, слышал твой смех, осязал твоё тело, обонял запах твоих духов. Я не мог тебя коснуться, но я провожал тебя глазами. Я полюбил тебя, когда увидел, и ты — в моём сердце осталась даже после того, как мой последний вздох растворился в реальности. Я ни о чём не жалею. Пожалуй, это главное, что я рад тебе сказать. Я рад, что ты встретилась в моей жизни. Я рад, что ты в ней была. Я рад, что могу сказать это лично.

Каннат отступил на пару шагов, опустился на одно колено:

— Я не буду твоим рыцарем, лэри, я не буду твоим хранителем, я не буду твоим демоном или кошмаром. Мне не стать твоим спасителем, я стал лишь причиной твоей гибели. И то, что я сделал, я сделал лишь чтобы исправить то, что сотворил. Но я не жалею ни о чём. Спасибо, что ты была в моей жизни. Спасибо, что ты была столь прекрасна, что позволила мне — запачканному кровью познать любовь. Спасибо, что позволила мне любить себя. Спасибо, что плакала по мне. Спасибо.

Он поцеловал мою ладонь, едва-едва уловимо, и поднялся, ожидая своего приговора.

А я … всё, что я смогла сквозь слёзы выдавить, было:

— Отпускаю тебя!

Глава 24. Имя

Холод.

Холод окутывает меня с головы до ног. Но этот холод… тёплый. Он меня не ранит, не замораживает, не пытается разбить меня на кусочки. Он просто есть. Это холод и я.

Кто я? Что я? Где я?

Я не знаю.

Я где-то. Я что-то… Нет. Я кто-то.

Но кто именно? Холод надёжно скрывает.

Вокруг темно, поэтому мне даже не подсмотреть, что вокруг или как я выгляжу.

Но откуда-то я знаю, что я не оправдала чьих-то ожиданий, а кто-то любил меня просто за то, что я — это я.

Я не знаю, почему я помню именно это? Но второе раз за разом кажется мне важнее.

А потом темноту начинает тревожить имя. Тёплое имя, пахнущее горчичным мёдом и терпким яблоневым туманом у реки. Это имя очень простое, но почему-то мне хочется зажмуриться довольной кошкой и отозваться ему.

Кто зовёт меня? И почему?

Я тянусь навстречу имени, но снова застреваю. Холод не хочет меня отпускать, холод удерживает меня в своём плену и шепчет на ухо:

— Не уходи, останься. Со мной тебе будет хорошо…

Но раз за разом звучит моё имя, и я хочу к нему.

Иногда то, как звучит это имя, меняется, словно бы кто-то другой в отчаянии или тоске пытается выдавить его, сквозь сжатое спазмом горло.

Иногда это имя кричат, кричат так, словно бы бьются в стену или закрытую дверь.

Но в такие моменты во мне очень мало сочувствия…

И кто-то смеётся в моих мыслях и моей душе:

«Правильно, пусть так ты будешь не такой уж и светлой, но тебе — и не нужно быть светлой. Достаточно того, что ты — есть. Потому что то, что ты делаешь — само по себе уже ценнее, чем если ты скажешь подлецу, что он подлец, а тому, кто совершил подлость, что он её совершил».

Я не понимаю.

Для меня всё ещё загадка, кто я. И почему женский голос, который обращается ко мне из глубин меня, порой такой сочувствующий.