Семь фунтов брамсельного ветра

Потом я рассказала про монетки с острова Джерси. Про то, что на них все основные виды парусников, кроме баркентины. Евгений Иванович пообещал:

— Вот пороюсь в старых запасах, найду для тебя эскиз с «Сибирью», у меня их несколько. Тогда будет у тебя полная коллекция.

Я на своем сиденье — на бочонке — подскочила от радости, как первоклассница. И не стала говорить, что коллекции уже нет, из монеток у меня осталась лишь одна. Да и разве их нет? Если у друзей, значит они и у меня… Я опять подумала о Пашке — и затеплело внутри…

Старик снова, как в прошлый раз, (будто обутая в валенки старя балерина) протанцевал к окну, отодвинул доску.

— От кашля, маленький лечебный глоток. Ты не выдашь, а мальчика пока нет…

— А Варвара Михайловна не унюхает? — спросила я с искренней заботой, без насмешки.

— Не унюхает, потому как сегодня отбыла на другой конец города к своей давней подруге Анастасии Гавриловне, бывшей работнице телестудии. Будут вспоминать молодость. Звала меня, но я предпочел остаться на суверенной территории, чего мне там женские беседы… И правильно сделал — глянь, вы пришли! — Он глотнул, кашлянул, вернулся к печке. Потер над плитой большущие узловатые кисти рук. — Ты не думай, что там, во фляжке, паршивая сорокаградусная. Там и вправду лечебное средство — крепкое, но целительное. Бальзам на всяких травах, называется «Демидовский»…

— Опять тюменское название! — обрадовалась я.

— Почему же тюменское? На сей раз скорее уральское. Демидовы в давние времена были хозяева Урала…

— А в Тюмени есть дом, называется Демидовский. Папа нам с братом рассказывал, он там с друзьями в подвале клад искал. Я не очень хорошо рассказ помню, но название дома запомнила. И место. Он на углу улицы Советской и Дзержинского. А папа жил на улице Осипенко…

— Постой-ка, моя дорогая, постой… Ты уверена, что дом «Демидовский»? А может «Дементьевский»?

— Де… ой… может быть! Да!.. Надо у Ильи спросить, он лучше помнит. Но, по-моему, да!.. А вы знаете этот дом?

Евгений Иванович присел на корточки у печки. Быстро оглянулся на дверь, воровато закурил сигарету, пуская дым в приоткрытую дверцу. И лишь тогда заговорил:

— Оно ведь надо же как получается… как пересекаются человеческие линии. Я мимо того дома ходил множество раз, приглядывался. Потому что было это связано с моей работой, можно сказать, крепкими смолеными нитками… Дело в том, что на «Сибири» пошел в плавание молодой матрос, мальчишка вроде меня, Миша Дементьев… Мне рассказывала про него опять же хозяйка моя Елена Васильевна… Был этот парнишка сын ткача, который потом по старости да по слабости здоровья работал сторожем. Сперва в Тюмени, потом перебрался в Екатеринбург, есть там такая окраина, называется Уктус. Миша поехал с ним, с матерью были у них какие-то нелады… Ну и хлебнул бедняцкой жизни, как говорят, под завязку. Подмастерьем был на фабрике, свиней пас на Уктусских холмах, отцу помогал сторожить… Однако же просто так по течению плыть не хотел, старался учиться, читал запоем, хозяйские дочки снабжали его книжками… А потом перебрался обратно в Тюмень, к матери, а затем в Ялуторовск. Стал служащим пароходной конторы. Потому что отчаянно тянули его к себе вода и пароходы. И хотелось в дальние края… Я этого парня ох как понимаю… И вот узнал Михаил, что набираются матросы на шхуну «Сибирь». В основном-то был там экипаж из прибалтийцев, в наших краях специалистов по парусам не богато. Но Михаила взяли, хотя он в ту пору в парусном деле тоже понимал не шибко… Ну и пошел тюменский паренек морским путем в Европу. И дошел… И оставил про это дело дневниковые записи, Елена Васильевна читала их и мне потом пересказала, как помнила… Нелегкое было плавание… А после, как вернулся он в Тюмень, заметили сообразительного паренька, стал он двигаться по службе на пристанях и в пароходных конторах. И в конце концов сделался Михаил Ефимович Дементьев главой объединенного сибирского пароходства. Называлось оно, по-моему, так: «Товарищество Западно-Сибирского пароходства и торговли». И был его управляющий уважаемым человеком во всем этом крае, в Западной Сибири…

— И больше не плавал?

— Про то не знаю… Но любовь ко всякого рода кораблям была у него всю жизнь. Без этого не смог бы он так развернуть пароходное дело… Понимаешь, Женя, это потом уже, после революции, стали в головы всем вдалбливать, что купцы, владельцы верфей и пароходств были мироеды, буржуи и враги трудового народа. Ничего, мол, они другого не хотели, как набить свою мошну. А многие среди них были люди, которые… как бы тебе сказать… хотели прорваться к новым горизонтам. С мечтой в душе люди. Иначе зачем бы посылали свои суда одно за другим в непроходимые льды. Почти на верную гибель… Думаю, был таким и Миша Дементьев. И в молодости, и потом… Была у меня даже мысль написать портрет его, молодого, но не нашел ни одной фотографии, какой он был в юные годы… Да и какой из меня портретист. Берега да судовое хозяйство всякое могу еще малевать, а людей… — Он медленно (словно со скрипом шеи) оглядел стены.

И в самом деле, на стенах были в основном написанные маслом виды берегов, маяки, пароходные трубы, ржавые корпуса и шпангоуты выброшенных на отмели судов, несколько парусников с подобранными к реям парусами. Был «портрет» обросшего ракушками, покрытого оранжевой ржавчиной и водорослями якоря — его, видимо, нашли на морском дне…

— Была у меня еще одна идея… — слегка таинственно признался Евгений Иванович. — Была и есть… Я даже думал в давнюю пору: не сделать ли именно ее дипломной работой, но сообразил вовремя: не поймут. Еще и приклеят всякий «отрыв от жизни» и «ложную романтику», в ту пору случалось это сплошь и рядом… Ну а для себя брался за такую работу не раз. Брался, бросал, потом снова… Вот и недавно опять… Хочешь взглянуть?

— Еще бы!

Недалеко от двери треть стены закрывала пестрая ситцевая занавесь. Евгений Иванович вытянул из-за нее на середину комнаты картину на треноге.

Полотно оказалось небольшое в высоту, но длинное — метра полтора. Зимнее солнце упало на него сквозь искристые подмороженные стекла.

— Ух ты… — выдохнула я.

На первом плане было столпотворение тонких, опутанных снастями мачт и разноцветных пароходных труб. За ними поднимался речной обрыв — местами глинистый, местами заросший. На его уступах стояли разные дома и домики — порой обыкновенные, порой причудливые. Между ними тянулись вверх извилистые деревянные лестницы. А наверху обрыва виднелись уже не отдельные здания, а сплошной город. Старинные особняки, столетние деревья, высокие белые колокольни на фоне сизых мохнатых облаков. Облака были не очень-то ласковые, но в одном месте их рассекал широкий луч. От луча искрились стекла в нескольких домах и блестящая, словно вымытая дождем листва… И было понятно, что пасмурность над городом случайная, на короткое время, и что воздух теплый. И казалось даже, что пахнет речной водой и влажными травами с обрыва…

— Евгений Иванович, это же… чудо какое-то…

— Нравится, значит…

— Не то слово…

— Называю я это… так, внутри, для себя… «Город Мишки Дементьева». Не обычная тогдашняя Тюмень с непролазными от грязи улицами, а как он ее видел, когда мечтал о плаваниях… Ну и сам я как видел тогда. И как запомнил… Так сказать, память молодости… А вот, кстати, тот самый Дементьевский дом…

Над обрывом белел двухэтажный длинный дом с мезонином, с лепными карнизами и широким украшенным колоннами балконом. Было в этом доме что-то от старинного речного парохода.

— На самом деле он стоит не так близко от реки, я его малость передвинул. Тут вообще немало чего передвинуто и придумано. Как говорится, фантазия автора…

«Наслоение виртуальных пространств», — словно подсказал тихонько чуть насмешливый Илюхин голос. Я рассердилась: «Не зубоскаль! Смотри лучше! Разве плохо?» — «А кто сказал, что плохо? Здорово!..»

— Евгений Иванович, вы повесьте это на самое видное место!

— Да что ты, Женя. Тут еще работы непочатый край. Вот когда закончу, видно будет, куда ее… Конечно, если закончу…

Последние слова мне не понравились: что за намеки!

— По-моему, все тут закончено…

— Э, голубушка, тому, кто с кистью, виднее… — Он потянул было картину с треногой на прежнее место, в укрытие.

— Подождите, не убирайте!.. Пусть еще Лоська посмотрит!

— А!.. Ну, пусть…

Лоська и Чарли — легки на помине! — примчались в туче снега и пара.

— Набегались? — заулыбался Евгений Иванович

— Ну-ка отряхивай снег, — велела я. — И ты, Чарли… Два сапога пара.

— Как раз и чай вскипел, — сказал Евгений Иванович. — А Чарли получит сухарь, он любит всухомятку…

Лоська у двери начал стаскивать валенки, оглянулся через плечо, увидел «Город Мишки Дементьева». Выпрямился. Сказал, как и я:

— Ух ты…

3

Мы стали иногда собираться у старого боцмана-живописца Евгения Ивановича Ступова. Наше «корабельное братство» — Люка, Стаканчик, Лоська, я и Томчик (хотя у него и не было монетки, но все равно «корабельный»).

Евгений Иванович всегда был нам рад — не из вежливости, по-настоящему. Каждый раз он угощал нас густым сладким чаем с молоком и черными сухарями. А еще — морскими историями, которыми была богата его жизнь: то про ураган у берегов Кубы, то про плавание вокруг Европы на барке «Крузенштерн», то про корабельного пса Меркатора, который на сейнере «Короленко» изгрыз у вредного первого помощника капитана тезисы для доклада об очередном пленуме ЦК КПСС…