Семь фунтов брамсельного ветра

Однажды мы притащили сюда, в Дровяной переулок, Люкин видеомагнитофон и показали Евгению Ивановичу и Варваре Михайловне наше «кино» — «Гнев отца». Старому боцману оно очень понравилось — мы не ожидали такого. Евгений Иванович даже прослезился в конце. Долго кашлял и поглядывал на тайничок у иллюминатора, но не решился при супруге. Он подарил Томчику — главному актеру — тяжелую шипастую раковину, которую привез с Антильских островов. Внутри раковина была гладкая и нежно-розовая. В ней шумело море. Томчик прижал ее к уху и сидел так, не отрывая, целый час. А всем остальным Евгений Иванович подарил по белой веточке коралла…

Варвара Михайловна тоже хвалила «Гнев отца», но более сдержанно. И сделала несколько профессиональных замечаний — как-никак бывший работник телестудии, была художником-постановщиком многих передач… Мы обещали замечания учесть при окончательном озвучивании и монтаже. А это, мол, еще только, черновой вариант. Хотя, по правде говоря, я не была уверена, что мы скоро примемся доводить наш не то фильм, не то спектакль «до ума». Энтузиазм уже поостыл. Илья тоже не напоминал о прежней готовности помочь…

Варвара Михайловна похвалила нас еще раз, погрозила мужу пальцем и ушла. Она вообще редко бывала в «боцманской берлоге». Ее территорией был остальной дом (он достался ей от деда). Зато Евгений Иванович дневал и ночевал в своей «пещере капитана Немо» с отдельным входом. Здесь резал из коряг драконов и осьминогов, здесь писал свои «марины», здесь читал любимых Виктора Конецкого и Джозефа Конрада, здесь отвечал на письма старых друзей-моряков, приходившие со всего света.

По-моему, старому боцману нравилось нынешнее существование (особенно когда не пилила жена; «Шундуклей и дундуклей!») Он никогда не жаловался, что жизнь почти прошла, хотя порой хватался за поясницу и картинно стонал. Кажется, он считал, что прошли его годы в общем-то вполне удачно, не каждому повезет столько повидать и столько сделать. Вот и друзья помнят, и дочь с внучкой навещают, и несколько больших полотен висят в музеях разных приморских городов… Ну да, лауреатских медалей и дипломов не обрел… Зато, ядреный корень, какой шквал был недалеко от Борнхольма, когда «Меридиан» ноками реев макало в гребни моментально закипевших волн!.. А как светилась океанская вода, когда на траулере «Есенин» шли в удивительный порт Кейптаун!..

Однажды я спросила:

— Евгений Иванович, а с той морской черепахой, которую вы поймали в северной Атлантике, что потом стало?

— А-а! Шуму было на весь корабль! Кто кричит: на чучело ее, кто другое: на камбуз, мол, черепаховый суп — объедение, надоели консервы… Я к себе придвинул железный нагель во-от такой длины, говорю: суньтесь только. Враз поймете чё почем… С молодым матросиком Юрой Бакуниным, он меня всегда понимал, взяли голубушку с двух сторон — и через планшир, в родную стихию… Сперва на меня камрады-рыбаки шипели, да вскоре махнули рукой. Чего мол возьмешь с художника, они все «с приветом»…

Мы слушали рассказ с восхищением. Особенно облапивший друга Чарли Лоська…

Порой я спохватывалась и вновь начинала удивляться, как при первом знакомстве. Это надо же, какие случаются сказки! Какие встречаются в жизни люди! Как вышло, что в нашем далеком от морей городе оказался этот удивительный человек — будто из книжки Стивенсона! И при таких мыслях начинало казаться, что над приземистым Дровяным переулком, над Таволгой, над нашим девятиэтажным кварталом и над всем городом начинает дуть брамсельный ветер…

Про Евгения Ивановича я рассказывала в письмах Пашке. Иногда в обычных, иногда в электронных. И спрашивала: не было ли у Пашки каких-нибудь предков в Тюмени? Не его ли пра-прадедушка строил на неширокой реке Туре морские трехмачтовые шхуны?

Пашка отвечал (как правило по е-мейлу), что о тюменском предке не слыхал. Скорее всего это совпадение. Но на всякий случай расспросит отца. Однако это не сейчас. Потому что мать с отцом опять на каком-то «объекте», он ведет дома самостоятельную жизнь. Она, эта жизнь, неплохая, только скучно по вечерам.

Все новости Пашка сообщал короткими рубленными фразами. Я иногда злилась: «Не можешь разве поподробнее?» Он словно пожимал плечами: «Зачем? Я все точно излагаю».

Так вот коротко и точно излагал он и школьные дела. В школе, куда поступил сперва, жизнь пошла «фиговая». Оказалось полно всяких «рэкетирчиков» и «повернутых на крутизне шизиков». После нескольких драк родители Пашку перевели в другую школу. «Тут люди ничего. Только в корабельных деле никто не рубит ни фига. Начнешь с кем нибудь про это, а он смотрит, как на больного. Спрашивает: «Ты чего вчера на дискотеке не был? Там клёво»…

Однажды Пашка сообщил, что от вечернего одиночества попробовал сочинять стихи. Я потребовала: пришли! Он вдруг, балда такая, застеснялся. Прислал, но не через компьютер, а в обычном конверте. Вот что там было:

ЗВЕЗДА

Дует ветер брамсельный в корму. За кормой шипучая струя А вдали, лучом проткнувши тьму, Проблесковый светит нам маяк. Маяки построены не зря. Ведь на то они и маяки. С ними легче жить во всех морях, Хоть дороги все же не легки. Если же на шаре на земном Маяки исчезнут навсегда, Ты светить мне будешь все равно, На зюйд-весте ясная звезда…

Стихи были напечатаны на принтере, но заголовок написан рукой, карандашом. Словно Пашка спохватился и придумал его в последний момент… Зачем? Чтобы я не подумала, будто это не про звезду, а… Я, ненормальная, все равно подумала. И…(нет, правда, чокнутая) вытащила школьный атлас и стала смотреть: в каком направлении наш горд расположен от Пашкиного? И оказалось… (конечно, случайно), что почти на юго-западе. На зюйд-весте. Ну, может, с отклонением на румб-полтора. В навигации такое отклонение важно, а в поэзии не очень…

Семь фунтов

1

Начальство двух школ — нашей и соседней, двенадцатой, — решило осчастливить семиклассников и восьмиклассников. «В плане развития культурного досуга» затеяло для них (то есть для нас) большую дискотеку. Старенький клуб «Аэрофлота» бесплатно выделил для этого зал — в порядке шефской помощи и в честь Дня рождения гражданской авиации, который, оказывается, выпадал на девятое февраля. Никто о таком дне раньше на слыхал, ну да не все ли равно!

На перемене ко мне вдруг подкатил Левка Дубов — Пень.

— Ну чё, Мезенцева, вечером сольем тела и души в нежном танце? Мы с тобой по росту вроде в самом том сочетании…

— Всю жизнь мечтала…

— Не пойдешь, что ли? — удивился он. — Или… я не тот партнер? Рылом не вышел?

Я снисходительно ответила, что «рылом» он вполне, только мне жаль тратить время на трясучку под барабаны. Он не разозлился, не стал ехидничать, сказал только:

— А чего такого? Разок-то можно расслабиться хоть кому. Вон даже Ласковый Май собирается.