Семь незнакомых слов

— Хорошая идея, — оценила сообщница. — Обязательно добавим раздел «С чего начинается язык?» Сразу за вступлением. Празднуем?

Когда открытие настигало нас в квартире Вагантовых, в честь него устраивались скачки по комнатам. На улицах по сложившейся традиции очередное достижение отмечалось внезапными для прохожих объятиями.

Никогда не гулял столько по центру Москвы зимой. Теперь мы виделись три-четыре раза в неделю, каждый раз выбирая новую точку для встречи. Вместе выныривали из метро и не повторяли прежних маршрутов, чтобы впоследствии у каждого воспоминания имелся свой антураж, и они не сливались друг с другом.

Идея была моя:

— В моей голове — полно пустого места, — сказал я. — Хочу отвести отдельный зал под вашу портретную галерею. Но у меня мало образцов. Где я вас вижу? У института, по дороге домой, дома — и всё. Итого в наличии Клавдия Тверского бульвара, Клавдия Арбата, Клавдия Смоленской площади, домашняя Клавдия. Скудновато, согласитесь. Неплохо бы заполучить Клавдию Чистых прудов, Клавдию Кадашевской набережной, Клавдию Маросейки и так далее. Ну, вы понимаете.

Сообщница похвалила мой изысканный вкус и высокие устремления, скромно добавив, что её притязания не столь амбициозны: ей достаточно заполучить Колымажного Гения и Гения Огородной слободы.

Почти сразу нас потянуло с исхоженных магистральных направлений в дебри переулков и узких проходов, куда без причины люди обычно не забредают. На «Третьяковской», мы, не пропуская ни одного поворота, брели «змейкой» между Ордынкой, Пятницкой и Новокузнецкой, а, гуляя по Сретенке, в конечном итоге углублялись в путаные дворы у Цветного бульвара. Мест, где ещё не ступала нога моей девушки, оказалось больше, чем можно было ожидать. Меня это поражало: будь мы с Шумским и Зимилисом из Москвы, давно бы уже здесь всё исходили!

Я так и сказал Клаве и заодно деликатно поинтересовался: чем она занималась, когда всех честных старшеклассников, если им не чужд дух приключений и романтики, тянет бродяжничать по незнакомым улицам? Поди, балду гоняла в музеях, театрах, библиотеках, взращивая в себе пай-девочку?

Так и есть, кивнула она. Слоняться без дела — не её стиль. Хороший концерт, спектакль, лекция приносят куда больше впечатлений и пищи для ума, чем шастанье по подворотням. Она любит гулять по Москве, но у неё никогда не было цели заглянуть в каждый закоулок. Набережная Яузы, Бульварное кольцо, парки, наиболее знаковые места — вот её обычная программа. И, уж конечно, арбатские переулки она знает, как свои пять пальцев.

— А сейчас, — уточнил я, — мы шастаем по подворотням или как?

— Сейчас у нас Игра в шастанье по подворотням…

Из-за Москвы мы иногда слегка ссорились. При виде очередной типовой многоэтажки, лет двадцать назад втиснутой в историческую застройку, я с досадой заметил: понятно, что Москву строили по принципу «Молодца и сопли красят», но всему же есть предел! Клавдия была полностью согласна со мной по сути вопроса, но формулировка её обидела. Суховато кашлянув, она достала из кармана носовой платок и протянула его мне: «Вам он точно пригодится».

Когда нас занесло на Остоженку, мне вспомнилась славная эпопея с Петровичем. Везде, где бы мы ни гуляли, недвижимость по определению стоила ого-го — центр он и есть центр. Но здесь мне вдруг захотелось показать себя человеком, не лишённым практической хватки. Со знанием дела я сообщил спутнице: в этом районе страшно дорогие квартиры. И совсем не ожидал, что моя девушка не то вспылит, не то расстроится: её неприятно поразила моя, вырвавшаяся из-под спуда, меркантильность.

— Я гуляю с вами по любимому родному городу, а вы, оказывается, всё это время прицениваетесь и только и думаете, как бы мою Москву подороже продать!

— Подлец и негодяй, — подсказал я. — Гнать меня из Москвы на пушечный выстрел!

— Разве нет?

— М-м… Не совсем.

Так Клавдия узнала о звёздном часе моей риэлторской карьеры, имевшим место быть как раз в здешних в кварталах. Акцент в ностальгическом экскурсе делался не на приличном куше, который нам тогда удалось заработать, а на высококвалифицированной юридической помощи коренному москвичу Петровичу, который без нас мог лишиться наследного имущества. Для убедительности — вот уж не думал, что когда-нибудь пригодится! — я поведал о детстве Петровича в арбатских переулках, как бы подразумевая, что, речь в широком смысле идёт о дальнем Клавином родственнике.

Самой причудливой причиной раздора стал роддом имени Грауэрмана. Появление на свет в этом не особо заметном здании на Новом Арбате — верный признак коренного москвича (узнал я). Разумеется, моя девушка родилась именно в нём. И не только она, но и её родители, и даже бабуля. Первому факту своей биографии Клава, похоже, придавала какое-то специальное и притом немалое значение.

— Здорово, — брякнул я. — А меня вот в капусте нашли.

В последний момент в шутку прокралась ирония.

— Я сказала что-то смешное? — лицо Клавы вдруг приобрело вид строгой учительницы: брови сошлись у переносицы, губы поджались. В знак холодности она высвободила руку из-под моего локтя.

— По-своему трогательно, — пожал я плечами. — Что вы все родились в одном здании, имею в виду. Но, честно говоря, не очень понимаю, в чём тут предмет гордости. Раньше крестьяне поколениями рождались в одной и той же избе, и? «Коренные москвичи», «некоренные москвичи»… Копни на три-четыре поколения вглубь, максимум на пять-шесть, и обнаружишь тех же приезжих. Знаете, на что это похоже? Сейчас какое-то поветрие: кинулись дворянские корни у себя искать. Были обычные советские люди, а теперь кичатся: мы — дворяне! Какие вы, спрашивается, дворяне, если царского Двора давным-давно нет? Или мода у новых богачей — титулы покупают. Вырос в какой-нибудь «хрущёвке», денег нахапал и воображает, что теперь он — барон. А на деле — простофиля. Ему красивую бумажку с гербом впарили за бешенную сумму, и он всерьёз считает себя ровней какому-нибудь австрийскому барону с родословной от двенадцатого-пятнадцатого века. А тот его и в лакеи не возьмёт — не говоря о чём-то большем. Лучше бы эти деньги на бедных потратил.

Моё объяснение Клаву не убедило: она продолжала хмуриться.

— Это совсем другое.

— Не обижайтесь, — произнёс я миролюбиво. — Просто первый раз встречаю патриотизм родного роддома. Родной двор, родная улица, родной город — тут всё понятно. Их хорошо знаешь, любишь, с ними связано много воспоминаний. А что можно вспомнить о первой неделе в роддоме?

Исследовав моё лицо не то скептическим, не то сочувственным взглядом, моя девушка решила быть снисходительной:

— Вам не понять, — она снова взяла меня под руку.

— Согласен.

Больше всего мне нравилось бродить по Китай-городу, где Москва напоминает, что когда-то её построили на холмах: улочки и переулки катятся вниз, вздымаются вверх, ни один дом не похож на другой, и разные эпохи перемешаны, как абстрактная мозаика. Так и едешь, не спеша, в машине времени. Останавливаешься у высокого длинного строения конца 1920-х, имеющего вид буквы «Г», и гадаешь: этот поворот здания под прямым углом — к чему? И отчего торец короткой части имеет закруглённую форму, что конструктивизму не свойственно? Толи таков замысел архитектора, именно так видящего жильё для людей нового социалистического общества, то ли сыграла роль геометрия земельного участка, который хотелось заполнить по максимуму?