Семь Оттенков Зла

Когда рухнуло еще несколько кирпичей, образовалась дыра. Затхлый воздух вырвался из темноты. Пространство расширилось.

Еще несколько ударов — и образовалось достаточно места, чтобы впустить живое тело в обитель мертвых. Гэлбрейт принес из своей комнаты тряпицу и использовал ее, чтобы защитить лицо от клубящейся пыли. Мэтью пожалел, что не последовал его примеру.

Бейнс отложил кирку в сторону.

— Я уверен, что этого достаточно, — сказал он и поднял железный лом, прислоненный к дальней стене. — Кто-нибудь осветит мне путь?

Мэтью вошел первым со своим фонарем, пригнув голову. Пришлось сжаться, чтобы протиснуться в отверстие. Внутри стоял гроб на каменном возвышении примерно в трех футах от пола. Он был простым, из некрашеного дерева, а на крышке были выжжены очертания христианского креста.

Мэтью пришлось наклониться, потому что пространство здесь было узким, и его голова задевала потолок. Следом за ним вошел Бейнс, а затем уже доктор со своим фонарем.

При виде гроба с крестом на крышке Гэлбрейт прерывисто вздохнул под своей самодельной маской.

— Я чувствую, как пламя ада обжигает мне спину. Клянусь Богом, это преступление против природы!

— Приступайте, — попросил Мэтью Бейнса. Нужно было двигаться дальше, пока у кого-то из присутствующих окончательно не сдали нервы.

Бейнс глубоко вздохнул, выдохнул и вогнал конец лома в шов между крышкой и гробом. Пока он работал, гвозди начали по одному выскакивать из крышки с шумом, напоминающим одиночные пистолетные выстрелы.

— Я буду проклят за это, — пробормотал доктор, но, к его чести, он оставался на месте и не пытался сбежать.

Гвоздь выскакивал за гвоздем.

— Боже! — воскликнул Бейнс, прервавшись. — Сколько гвоздей этот ублюдок вбил в эту штуку?

— Достаточно, чтобы запечатать ее навсегда, — ответил Мэтью. — Хотите, я попробую сам?

— Нет, я справлюсь.

И это к лучшему, — подумал Мэтью, ведь его нервы были на пределе, а его сердце билось так же громко, как звенели выскакивающие из крышки гроба гвозди, падая на пол. Удивительно, что на таком холоде можно так сильно вспотеть.

Бейнс затолкал лом под крышку и начал ее расшатывать. Раздался такой шум, будто дюжина демонов возопила от ярости, когда им ломали кости. Гэлбрейт издал сдавленный звук и начал отступать, но Мэтью поймал его за плечо и удержал. С последним ужасающим треском раскалывающегося дерева крышка поднялась и упала, и в склеп ворвался сухой тошнотворный запах застарелой смерти.

Никто не пошевелился.

Никто не заглянул в гроб.

Гэлбрейт нарушил повисшую тишину, и теперь его голос зазвучал уверенно и профессионально:

— Добавьте мне света, Мэтью. И, если моим глазам предстоит увидеть то же, что и вашим, сделайте шаг вперед.

Мэтью собрался с духом и повиновался.

Жизнь.

Это было так шокирующе и так печально, что жизнь может пройти через все свои перипетии, через темные и светлые дни и привести к этому. Гниющая оболочка. По сути, пугало, в котором едва можно было узнать человека, которым оно когда-то было. Пожелтевшее платье и увядшие розы вокруг дыры, зияющей в горле. Лицо, лишенное челюсти и глаз, уже не было лицом, а напоминало оплывшую восковую маску. А когда-то это была девушка. Любимый человек и чье-то сокровище. Теперь это была скорее сморщенная связка сломанных веток, и ничто уже не говорило о ее молодости, красоте, истории, таланте, надеждах и мечтах.

Мэтью стоял, глядя сверху вниз на изуродованное лицо. Скальп девушки был обглодан до костей голодными морскими обитателями. Осталось лишь несколько клочков темных волос.

Гэлбрейт отстранил Мэтью, не обращая внимания на выражение ужаса и скорби на его лице. Он сказал из-под тряпицы:

— Боюсь, четыре предмета в вашем кармане здесь бесполезны, потому что верхней челюсти нет, а нижняя раздроблена на куски. — Он наклонился, чтобы рассмотреть тело поближе. Илай Бейнс отступил, чтобы дать доктору побольше места. — Я не понимаю, как, во имя Господа, я могу что-то определить по этому телу.

В этом и был смысл, — подумал Мэтью.

— Эти раны и раздробленные кости. По-вашему, все это — следствие удара о скалы? — спросил он.

— Камни начали дело, а морские обитатели довершили начатое. Заползая в труп и копошась в нем после того, как тело разбухло, они нанесли непоправимый ущерб.

— А платье! На ней ведь было не это платье, когда она сорвалась со скалы, не так ли?

— Не будьте тупицей, — пожурил его доктор. — Волны унесли всю ее одежду. То, во что ее одели, принадлежало Мэри при жизни. Харрис отнес его гробовщику.

— Кажется, оно ей немного велико…

Гэлбрейт выпрямился и посмотрел на Мэтью тяжелым взглядом.

— У смерти есть способы уменьшать тело, молодой человек. Вашему образованию не хватает понимания того, как работает смерть.

Но я неплохо понимаю в убийствах, — чуть было не ответил Мэтью. Он изучал тело и держал фонарь высоко, когда доктор снова наклонился. Одна рука в перчатке придерживала повязку на лице, а другая перемещалась туда-сюда — осторожно, будто с уважением к вечному сну покойницы.

— Это бессмысленно, — пробормотал Гэлбрейт. — Вам просто не могло прийти в голову затеи хуже, чем эта.

— Неужели вы не можете изучить ничего, что дало бы нам ключ к разгадке? — Ничего. — Доктор снова выпрямился, а затем замер. — Ну ладно. Кое-что, я полагаю, можно сделать. Кости правого запястья. Дайте-ка я посмотрю.

— Что вам дадут кости запястья? — удивился Мэтью.

— Тшшш, — шикнул на него доктор. Прошло примерно четверть минуты, прежде чем он задумчиво протянул: — Хм-м-м…

— В чем дело? — встрепенулся Мэтью.

— Это интересно. — Гэлбрейт наклонился ближе, а затем снова отстранился. — Некоторое время назад Мэри рассказала мне, что в возрасте четырнадцати лет она упала с лошади. Это привело к сильному перелому запястья. Как правило, оно болело в плохую погоду, и она наносила мазь, чтобы успокоить боль. Я чувствовал кальцификацию в месте перелома. — Гэлбрейт повернулся к Мэтью. — А на этой руке признаков кальцификации нет. Вообще никаких.

— Что это значит?