Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
Повозка выехала со двора. Было раннее утро, и я благословляла тишину и безлюдье. Так стыдно мне будет, когда все прохожие станут глазеть на меня, закованную, будто преступница или непокорная рабыня. Да ведь я и есть непокорная рабыня, кто же ещё!
На выезде из города, у перекрёстка, остановилось ещё несколько повозок. Все намеревались двигаться какое-то время вместе, чтобы по возможности избежать нападения разбойников. Теперь многие посматривали на меня. Кто-то спросил обо мне. Моя хозяйка отвечала, что купила новую рабыню:
— Меня предупредили, что она отличается строптивостью, поэтому я и велела заковать её.
— Стоило ли покупать такую? — спросила женщина с другой повозки.
Моя хозяйка отвечала тотчас, что имеет мало денег, потому и покупает подобных рабынь. Я было решила, что она прибедняется, но, подумав, поняла, что она говорит правду. Её муж
Я пристально смотрела вокруг. Прежде я много путешествовала с отцом, но теперь я ехала в местности, совершенно мне незнакомой. Земли Хундустана простираются далеко; и, живя в одной местности, ты можешь за всю свою жизнь так никогда и не очутиться в другой.
Мы добрались до постоялого двора и переждали жару. Затем мы проехали несколько городов, не таких больших. Мы останавливались на окраинных постоялых дворах, где возможно было платить дёшево. Кормили нас простой пищей — больше лепёшками и гороховой похлёбкой. От одного до другого ночлега маленький караван всё уменьшался. Наконец и наша повозка свернула с проезжей большой дороги и поехала в сторону какого-то города. На окраине оказался постоялый двор, не бедный и не богатый. Я было подумала, что это новое место ночлега. Но нет, мы добрались до цели нашего пути. Я узнала, что сделалась рабыней содержателя постоялого двора. Хозяйка ещё не успела сойти с повозки, а уже кликнула служанок и приказала отвести меня под замок. Меня привели в маленькую комнату, пришлось подниматься по узкой лесенке. Окошко было совсем маленькое и зарешеченное. С моих запястий и щиколоток сняли оковы, но бежать я всё равно не могла бы. Я потёрла запястья и щиколотки, но следы цепей оставались слишком явственными. Служанки ушли, заперев дверь, но скоро вернулись, и вместе с ними пришла и сама хозяйка. Принесли воду и помогли мне умыться. Дали новую одежду, расчесали волосы и заплели в косу. Хозяйка своими руками намазала мои запястья и щиколотки какою-то мазью и сказала, что скоро следы цепей исчезнут.
— Отдыхай, — сказала она мне. — Поешь хорошо и ложись спать.
Она ни о чём не спрашивала меня; её не занимало, кто я, почему сделалась рабыней. И, ни о чём не размышляя, я принялась есть вкусную пищу, а когда насытилась и меня оставили одну, я легла на приготовленную постель. Отдых был мне необходим. Дверь заперли накрепко. Я спокойно уснула. Наутро мне принесли воду и еду. Так продолжалось несколько дней. Следы цепей на моих запястьях и щиколотках и вправду исчезли. Я размышляла. Не к чему было обманывать себя. Конечно, меня кормят не просто так. Ежели бы хотели сделать меня простой служанкой, не кормили бы так сытно и хорошо и не дали бы такую хорошую одежду. Здесь постоялый двор. И, должно быть, хозяева желают торговать моим телом. А на постоялом дворе это будет похуже, чем в доме разврата! Что предпринять? Как спастись?..
Хозяйка пришла в комнату и сказала мне как раз то, что и должна была сказать.
— Ты будешь стелить постель постояльцам, — сказала она, — ты будешь исполнять все их желания. А проявишь непокорство, и тебя забьют палками до смерти. Никто не заступится за тебя. Мы люди небольшого достатка и заплатили за тебя не так мало денег!..
Она хотела уйти, но я мгновенно приняла решение и удержала её, обратясь к ней вот с какими словами:
— Ханум! В этой жизни я могу выбрать лишь одно: покорность вашей воле. Я вся в вашей власти. Моё тело, вместилище моей души, принадлежит вам! Ваше благополучие — это теперь и моё благополучие. Если у вас будет хороший доход, то и меня вы будете содержать хорошо. Поэтому я умоляю вас, выслушайте меня!
Эта женщина была вовсе не глупа. Она поняла, что я говорю не зря и мои слова — не простая болтовня и не попытка потянуть время.
— Говори, — велела она и села на ковёр.
— Ханум! — начала я. — Если я стану стелить постель постояльцам и покорствовать их желаниям, вы, конечно же, станете получать с этого доход. Но я ведь не так уж красива, и, кроме того, у меня имеются способности и умения, которые могут обогатить вас куда более!
— Какие же это способности и умения? — спросила хозяйка с видимым любопытством.
— Я умею прекрасно вышивать золотом. Если вы станете продавать мою работу, вы получите хорошие деньги. А работаю я быстро и красиво. Дайте мне всё необходимое для вышивания, и вы сами убедитесь в истинности моих слов! Но и это ещё не всё. Я умею петь самые разные песни. Я пою о Будде, о Кришне, о прекрасных богинях Хундустана, но я умею петь и о судьбах потомков Мухаммада.
За то, чтобы слушать моё пение, заплатят больше, нежели за тесную близость с обычной служанкой, которая стелит постель. Прикажи мне спеть, госпожа! И ты сама увидишь, вернее, услышишь, что моё пение прекрасно. И тотчас ты поймёшь, что я говорю правду; и моё пение принесёт тебе больше денег, чем если я как простая служанка стану потворствовать желаниям постояльцев. Прикажи мне спеть, госпожа!Я не сводила глаз с её лица. Сначала мне показалось, что она раздосадована моими речами. Но вскоре она призадумалась. Она колебалась. Я понимала её колебания. Ей хотелось показать свою власть надо мной, ей хотелось прервать меня, приказать мне замолчать. Но всё же — я это заметила ясно! — мои слова увлекали её всё более. Она ещё мгновение поколебалась... Это мгновение казалось мне вечностью!..
— Я согласна, пой! — решилась наконец она.
И я запела песню о любви и о реке Ганг, священной для всех нас, хундустанцев, реке:
Рокочет Ганг; сбежав со скал в долины, Вдаль антилопы из зелёной сени Умно глядят; цветное оперенье Расправив, ходят важные павлины. И ввысь из сердца солнечной равнины Цветов, всё новых, рвутся поколенья; Тоской любви звучит кокилы пенье, — Как хороша ты в красоте невинной! Бог Кама [107] озарил тебя сияньем. В шатрах твоей груди он обитает И дышит в голосе твоём чудесном. Вассант [108] к устам твоим приник лобзаньем. В твоих очах миры я открываю, И в собственном становится мне тесно... [109]107
...Кама... — божество любви в индийской мифологии.
108
...Вассашп... — слуга Камы, олицетворение весны.
109
...мне тесно... — из стихотворения Генриха Гейне (1797-1856) «Фридрика», перевод с немецкого Д. Горфинкеля.
Я пела, но не танцевала, потому что в танцах женское тело является в красоте и словно бы призывает к любви... Я пела и видела перед внутренним своим взором красавца Вассанту, слугу Камы, бога любви; прекрасного Вассанту, похожего на весенний расцвет. Я будто слышала звонкое пение кукушки — кокилы... Мне хотелось дополнить моё пение танцем, поддержать звуки песни движениями рук и ног, извивами тела... Теперь, когда я под защитой Хусейна Али, я вновь могу танцевать; я знаю, что никто не осмелится воспринять мой танец как приглашение к любви телесной, вольной и продажной... Но в те дни моей горестной несвободы я боялась танцевать...
Хозяйка выслушала моё пение и, будто прочитав мои мысли, пожалела о моём неумении танцевать.
— Ты хорошо поёшь, но если бы ты ещё и танцевала! Не знаю, станут ли мне платить за одно лишь пение твоё...
— Дайте мне только попытаться! — я сложила ладони у груди в умоляющем жесте.
Она ещё поколебалась и отвечала согласием.
На другой день мне принесли все необходимые принадлежности для вышивания. Я взялась рьяно за работу.
Теперь многое, как мне казалось, зависело от моего усердия. Боже мой, как я старалась! Я сидела не поднимая головы, я исколола пальцы иголкой... Ночью мне оставили светильник... А в полдень другого дня я закончила вышивальную работу, над которой в обыкновенное время трудилась бы семь дней! И я знаю, многие женщины сделали бы эту вышивку за месяц... Служанка, приносившая мне еду, питьё и воду для омовения, поглядывала на мою вышивку. Я попросила, чтобы позвали хозяйку. Та скоро явилась, посмотрела мою завершённую работу и осталась довольна. Я сказала кротко: