Семь я

Ты могла объяснить в темноте каждый скрип, каждый шорох,

словно знала, где могут скрипеть в темноте половицы...

И он слушал тебя. И в душе его было спокойно. Добивалась

ты покоя усилием светлым; и, в плащ завернувшись,

уходило за шкаф полуночный грядущее время.

И в портьерах дрожал ужас ночи, и тьма, и судьба.

И, спокойный, он спал, в полумраке смежая ресницы,

и предчувствовал, как будет сладок и долог тот сон...

В окруженье заботы твоей защищенный снаружи,

как внутри беззащитен он был...

Бытие наплывало,

и, пугливый, как был он тяжелым пленен сновиденьем,

лихорадкою, бредом, куда он в ночи погружался,-

хаотическим миром, в сплетеньях трепещущих нитей,

темных образов, что как удавы, обвили его, поглощавшего мерно

под огнем свою душу. Как он им отдавался в порыве.

В том порыве, что душу ослабшую дико влечет

в мир подспудный, жестокий, лесов сокровенные дебри,

где в немом буреломе, во тьме, среди зелени дикой

его сердце таилось.

Любил он...

Отринь все, отправься

по корням узловатым туда, к тем жестоким истокам,

где уже был рожден ты! Любя,

погрузился он в темную кровь, в этот омут,

где был Ужас сокрыт, поглотивший давно его предков.

Каждый страх его знал и с улыбкой встречал в той дороге.

Да, и смерть улыбалась ему...

Как же редко

и как нежно, о мать, улыбалась ему ты в то время!

Как он мог не проникнуться этим мучительным чувством,

если ты улыбалась. Эта грозная страсть затаилась

до рожденья его, до тебя, ведь еще в твоем чреве

затаилась она в колыханиях темной той влаги,

где твой плод созревал.

Не цветы мы, не травы. Мы не любим безоблачно; только

сок струится по нашим запястьям из недр первобытных.

Дева, знай, то, что любим мы -- это не ты, не случайная особь,

не Грядущее то, а броженье бессильной души; не младенец,

а тьмы пращуров, павших на дно нам, как скалы;

пересохшие русла немых прародительниц наших; и горы,

равнины, поля под беременным тучами небом,

содержащим судьбу твою в чреве. Ты, любя его,

пробудила в нем мрак, допотопный, далекий. Не знаешь,

что за страсти извергнуты были из сердца живого.

Что за жены

тебя ненавидели, кроясь в судьбе его темной. И какие мужи

с взором мрачным проснулись вдруг в жилах подростка?

Вот младенцы

нерожденные тянутся снова к тебе... Тише, тише,

будь светла с ним, будь доброй, приветливой, ровной,

улыбнись, уведи его в сад, дай забыть эти

ночи...

Его укрепи...

Четвертая Дуинская элегия

Деревья жизни, как мы встретим зиму?

Разобщены мы. Стая журавлей

Разумней нас. А мы поодиночке

Пытаемся бороться с темным ветром

И падаем, как в слепоту, на пруд.

Цветение и смерть для нас едины.

И где-то бродят львы, не зная боли,

Пока они полны животной силы.

А мы, как только вспомним единенье,

В себя укор впускаем. Разобщенье

Вколдовано нам в души. Влюбленные

Блуждают по окраинам любви, желая

Себе лишь счастье, волю и покой.

Вот так эскиз единого мгновенья

Нам открывает фон, с ним несогласный,

Намек, для глаз доступный и открытый

Сердцам. Мы силуэты чувства

Не познаем; их внешние причины

Яснее нам. И кто в театре сердца

Не ждал начала драмы разобщенья?

Все здесь понятно. Вот в саду знакомом

Колышутся кусты, танцор выходит.

Но он--не тот. И пусть легки движенья

Его, но он под маской -- обыватель,

Идущий по открытой сцене в кухню.

Невыносима кривда полумасок,

Честнее куклы. Я стерплю их жесты,

Их лица с неизменным выраженьем.

Пусть свет погаснет, пусть конец объявят,

Пусть пустота исходит, как сквозняк,

С закрытой сцены, пусть со мною нету

Ни спутников безмолвных, нету женщин,

Ни с карими косящими глазами

Ребенка-- я останусь.

Я останусь.

Иль я не прав? Внушивший горечь жизни

Моей душе и миру, ты, отец,

Прививший жизни мрачный привкус долга,

Когда я возрастал, предощущая

Грядущее, в науке созерцанья

Меня все строже, чище наставляя,--

С тех пор, как ты ушел, как в жизни часто

Твой страх хранил немые упованья

Моей души, и безразличье мертвых

Ты мне дарил так щедро, безвозмездно...

Иль я не прав? И я, и вы неправы:

Мою любовь своей вознаграждая,

Вы заставляли уходить меня

От ваших чувств в немой простор над миром,

Где не было уж вас...Ведь не желаю

Я только представленье кукол видеть:

Я напрягу свой взор с такою силой,

Чтоб для восстановленья равновесья

Открытых взоров вышел бы на сцену

Держащий нити кукольные ангел.

И вот дана нам драма: ангел с куклой.

И вот дано единство разделенных

В душе начал. И вот из круговерти

Времен возникнут контуры дороги

Всех перемен. Тогда всех нас игрою

Своей живою ангел превзойдет.

И те, кто покидают нас навеки,

Понять способны, что еще таится

В твореньях наших. О, мгновенья детства,

Когда времен идущих силуэты

Не манят нас грядущим иль прошедшим.

И мы взрослели, торопясь в дорогу,

Покорные большой любви к тем людям,

Кто только своим возрастом богат.

Но все равно мы в наших устремленьях

Довольны были временем и жили

В том промежутке меж игрой и светом,

В том мире, что стоит на нашей тяге