Семь

В продолжение всей своей жизни Иблисов не пристрастился ни к чему - ни к женщинам, ни к вину, ни к картам, ни к почестям, и со всем тем, в угодность товарищей и друзей, напивался очень часто, не влюблялся в женщин, которые хотели ему нравиться, никогда не проигрывал в карты, даже когда была мода проигрываться. Будучи эгоист в высшей степени, он однако слыл всегда добрым малым, готовым на всякие услуги.

Единственное, что хоть как-то помогало Иблисову - это дуэли. Во время каждой из них он получал такой прилив адреналина, что его ему еще хватало на несколько дней. Только когда он, стоя напротив своего противника, крепко сжимал в ладони пистолет или шпагу, Виктор Сергеевич чувствовал себя в том странном состоянии, в каком бывают все пьяницы, но при этом сохраняя способность трезво мыслить. Лишь мысль о самой дуэли, что с давних пор была запрещена, уже кружила ему голову. Но, к его сожалению, это время давно ушло - последняя дуэль была совершена им на последнем курсе университета. Если когда-то давно, во время университетской учебы, он мог вызывать каждого второго молодого человека, который по каким-либо причинам не нравился ему, смело веря в свою победу, то теперь же и дуэли были запрещены, и молодежь уже не интересовалась ими, ценя свои жизни, - дуэли вышли из моды. И Иблисову приходилось скучать, коротая время в библиотеке за древними фолиантами или живя глупой праздной жизнью.

Глядя скучающим взглядом на то, как лодочник пытается затащить в лодку брыкающегося и кричащего не своим голосом графа, Иблисов зевнул, прикрыв рот кулаком, а затем, развернувшись, ушел в дом. После долгого пути и бессонной ночи, проведенной сначала в компании графа Якубова и его сына, а затем со стеснительной и немного странноватой Надей, Виктор Сергеевич хотел только одного - поспать, и как можно дольше.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, где была расположена отведенная ему комната, Иблисов столкнулся с Надей. Та, лишь краем глаза увидев его в мягкой полутьме коридора, тихо всхлипнула, пряча от него лицо, и прошептала слова извинения.

Длинный коридор освещался лишь одним окном в его конце, света от которого в это время почти не было. Но даже почти в полном отсутствии света Иблисов сумел разглядеть чуть красноватые глаза девушки и ее опухшие губы.

–  Ты плакала?
–  полушепотом спросил он. Граф догадывался, что это правда, и девушка проплакала всю ночь.

–  Мне нужно идти, - повторила она заученную фразу.
–  Меня позвали и ждут.

–  Никто тебя не звал, - Виктор Сергеевич схватил ее за запястье, отчего она слабо вскрикнула.
–  Граф только что полез купаться в озеро, ему сейчас не до тебя.

Но Надя, лишь коротко мотнув головой из стороны в сторону, резким движением выдернула свое запястье из его холодных пальцев и заспешила вниз по лестнице. Иблисов же успел разглядеть на том месте, где только что были его пальцы, небольшое светлое сине-фиолетовое пятнышко, значению которому он тогда не придал. Он покачал головой и продолжил идти в свою комнату.

Мысли о том, что в доме графа творятся странные вещи, не переставали мешать ему ни на секунду. Он часто просыпался ночью, отвлекаясь на свои глупые мысли, за что был зол на самого себя.

***

Яркое солнце смело заглядывало в комнату сквозь распахнутые шторы, освещая своими теплыми лучами все, что находилось в этой комнате. Через открытое окно со двора доносилось веселое чириканье неугомонных воробьев; откуда-то снизу кричал несвязанные между собой по смыслу слова умевший говорить попугай Ильи Михайловича.

Иблисов проснулся не только от этого громкого, как ему казалось, птичьего концерта, не только от солнца, светившего ему в лицо, но и оттого, что отлежал себе руку после сна в не самой удобной позе. Перевернувшись на другой бок и закрывшись одеялом от солнца, он тяжело вздохнул, понимая, что сон уже не вернуть, и позвал своего слугу, что приехал вместе с ним. Но тот так и не ответил.

–  Мефодий!

–  снова позвал его Иблисов, только теперь повышая голос.
–  Мефодий, черт тебя подери!

Виктор Сергеевич услышал, как тихо приоткрылась дверь, и возле нее остановился его слуга. Он знал, что Мефодий обычно сразу знает, что ему надо сделать, и никогда не стоит, ожидая указаний. Сейчас же Иблисова не столько удивило его поведение, сколько начало раздражать.

–  Мефодий, что стоишь? Пойди и закрой шторы.

–  Это не Мефодий, - услышал он тихий девичий голосок.
–  Ваш Мефодий вчера несколько перепил, так что мертвецким сном спит теперь в беседке. Поэтому граф послал меня к вам.

–  Ты?
–  Иблисов приподнялся на локтях и сразу же увидел Надю.
–  Что ж... Закрой шторы.

Пока Надя невесомыми шагами прошла к окну и стала быстро запахивать шторы, Виктор Сергеевич сел на постели, не отодвигая от себя одеяла. Ладонью протер шею, прошелся пальцами по голой груди и, вздохнув, попросил девушку подать ему халат. Та, только обернувшись на его просьбу, сразу же залилась краской, пытаясь больше не глядеть на Иблисова. Тот понял причину ее смущения - у него была привычка спать, не надевая на себя никакой рубахи, в одних штанах, - но исправиться не пожелал, лишь молча принял от Нади свой алый бархатный халат.

–  Который сейчас час?
–  спросил мужчина, поднявшись с постели и завязывая пояс халата, украшенный на концах кистями.

–  Почти два, - тихо ответила Надя, стоя у двери.

–  Неужели я так мало спал?

Виктор Сергеевич действительно был удивлен. Он привык после таких «празднеств» со своими друзьями спать, как минимум, до вечера.

–  Вы проспали весь вчерашний день. Граф не приказывал вас будить.

–  А где он сам?

–  Обедают. И звали вас спускаться к нему.

–  Я понял, - Иблисов посмотрел на Надю.
–  Принеси мне воды, а заодно передай графу, что я скоро приду.

Умывшись и переодевшись в свежий костюм, Иблисов спустился в столовую к Якубову, где тот с лицом, на котором ясно читалось страдание, завтракал. Увидев своего друга, граф Илья Михайлович пробормотал что-то невнятное в приветствие Виктору Сергеевичу и начал рассказывать ему о том, как уже второй день недомогает от постоянной головной боли.

–  А еще, - продолжал говорить Якубов, - что-то печень разболелась. Надо будет за доктором позвать. Фьерте, помнишь его? Мы все еще с ним в хороших отношениях.

Иблисов прекрасно помнил француза-доктора Филиппа Фьерте, с которым он когда-то очень давно, еще в годы университетской учебы, успел повздорить из-за его гордыни, а затем и вовсе вызвал на дуэль. Это был один из тех немногочисленных случаев, когда Виктор Сергеевич пощадил своего противника - пуля попала Фьерте в ногу. Иблисов очень ценил его как высококлассного врача, но всегда говорил, что его язык и гордыня могут повредить его жизни. Так получилось и в тот раз - Фьерте сказал что-то не то и поплатился за это - с тех пор он хромает на левую ногу.

–  Кстати, - вспомнил Якубов, - приехал мой управляющий Семен Игнатьевич Фоменков. Не помню уже зачем я его в город посылал... Надо будет представить вас. Он у меня третий год работает. Хороший человек! Думаю, он тебе понравится.

–  Зачем ты послал ко мне Надю?
–  неожиданно спросил Иблисов, прерывая бесконечный поток речи Якубова.
–  Почему не растолкали Мефодия?

–  А я почем знаю, надо было будить этого твоего Мефодия или не надо было?
–  Илья Михайлович развел руками.
–  Мне донесли, что он пьян, так я Надю к тебе и отправил, потому что она самая толковая. Или девчонка тебе не нравится?