Семейная кухня (сборник)

Ирочка по случаю влюбленности сшила себе халат из китайского шелка с широкими рукавами и ждала Виталика, как фарфоровая статуэтка. Виталик от вида такой женщины терял голову.

Обман раскрылся, как всегда, неожиданно. Кто-то из бабушкиных коллег спросил, когда будет готов материал о достижениях советской молодежи и особо ярких ее представителях. Бабушка подняла бровь, но сделала вид, что ничего удивительно не услышала. Вечером она приперла маму к стенке, и та ей все рассказала. Ирочка сидела в плетеном кресле и обливалась слезами.

– Он все равно на тебе не женится, – сказала бабушка.

– Он обещал, – твердо ответила Ирочка.

– Ему отец не позволит, – покачала головой бабушка.

– Он обещал. Я ему верю.

Бабушка тяжело вздохнула.

Через неделю во двор въехала черная «Волга», из которой с трудом вылез мужчина. Оглядев строго двор, увидев белую «Волгу», он велел шоферу идти вперед. Все обитатели двора попрятались – кто за деревом, кто за развешанным бельем. Только мальчишки смотрели, раскрыв рты, на невиданное событие – две «Волги», черную и белую.

Мужчина уверенной походкой вслед за шофером вошел в бабушкину квартиру, и первое, что он увидел, было плетеное кресло с небрежно брошенными шарфом, пальто и аккуратно стоящими ботинками.

– Виталик! – гаркнул мужчина.

Вместо Виталика из кухни выскочила, как ошпаренная, мама.

Мужчина оглядел ее с ног до головы.

– Нет, – сказал он.

– Что – «нет»? – не поняла мама.

– На тебя бы он не посмотрел, – сказал мужчина.

– Это почему? – встала в позу мама.

– Где он? – Мужчина не удостоил маму ответом.

– Не скажу, – ответила мама.

Мужчина опять посмотрел на нее пристально.

– Да, ты точно не скажешь. Так вот, передай ему, когда вернется, чтобы домой ехал.

Мама еле дождалась возвращения счастливого и ополоумевшего Виталика и рассказала про приезд отца. Виталик кивнул и уехал.

Он приехал еще только раз – сообщить, что женился. Не по своей воле, по воле отца. Валялся у Ирочки в ногах и целовал ей руки. Ирочка смотрела на него, хлопала ресницами, поправляла непослушный локон и не могла поверить в то, что это не сон, что это все на самом деле. Сквозь обморок она слышала, что Виталик будет любить только ее, что будет приезжать, когда сможет. Что жена ему не нужна, а нужна только Ирочка, которая, пусть и незаконная, но единственная и настоящая ему жена.

Но больше он не приехал. Ирочка ждала его каждый день, сидя в кресле в своем китайском халате с широкими рукавами. Сидела и ждала. Только через год до нее дошло, что Виталик больше не приедет. Она встала, собрала в горсть все таблетки, которые были в доме, и выпила. Ее откачали – бабушка поднялась попросить нитки и нашла Ирочку.

– Дайте мне умереть! – просила она бабушку, когда та вызывала машину и врачей.

– Ты же знаешь, я не могу, – шептала бабушка в ответ и гладила Ирочку по голове.

Ее должны были положить в психлечебницу, но бабушка взяла ее на поруки, забрала домой.

Мама уехала в Москву, училась, потом родила меня, привозила в село на лето. Они с Ирочкой продолжали дружить. Мама или бабушка оставляли меня с ней в детском садике или у нее дома. Она шила мне красивые сарафаны и наряжала как куклу. Разрешала поиграть со шкатулкой, доверху набитой жемчужными пуговицами, серебряными пряжками, золотыми нитями и атласными лентами. Она заплетала мне причудливые косы и вплетала банты. Я ее обожала и считала самой красивой женщиной на свете. Даже не женщиной, принцессой.

– Бабушка, а Ирочка принцесса? – спрашивала я.

– Почему? – удивлялась бабушка.

– Потому что она красивая и заколдованная, – убежденно отвечала я.

– Почему – «заколдованная»?

– Потому что она укололась иголкой, и злая колдунья сделала ей горб. Но приедет принц и ее расколдует. Правда?

– Правда.

– Ирочка, а когда за тобой принц приедет расколдовывать, ты меня позовешь?

– Позову.

– А когда он приедет?

– Не знаю. Мне кажется, он заблудился.

– В темном лесу с серым волком? Или у Кощея Бессмертного?

– Не знаю.

– Но ты его обязательно дождись. И меня разбуди, если я спать буду.

– Хорошо, – отвечала Ирочка.

Ирочка любила со мной играть. Она закидывала меня на закорки и бегала по комнате.

– Держись за шею, за горб не держись, – требовала она, и я послушно обнимала ее за шею.

Когда мама забирала меня в Москву, я плакала и требовала забрать с собой все платья и сарафаны, которые сшила мне Ирочка.

– Это же целый чемодан, как мы его повезем? – ахала мама.

Но я цеплялась за вещи и ни с одной не желала расставаться. Мама упаковывала чемодан и сажала меня сверху, чтобы закрыть. Иногда на него приходилось садиться и Ирочке.

Мама оставалась единственной Ирочкиной подругой. Никто в селе с ней не общался. Даже соседки. Только моя бабушка и мама.

К Ирочке стали ходить мужчины. Почти открыто. Женатые и холостые. Разные. Ирочка не отказывала почти никому. И все женщины знали, к кому ходят их мужья.

– Она ведьма, – шептались в селе.

Дело было в ее неувядающей красоте. Она не менялась, хотя ей было уже не двадцать. Даже моя мама с подозрением смотрела на подругу.

– Что ты с собой делаешь? – однажды спросила она.

– Ничего, – пожала плечами та. – Я больше не живу. Ничего не чувствую – ни радости, ни горя, ни счастья. Ничего.

Ирочка продолжала работать в садике, но ей пришлось оттуда уволиться. Женщины не хотели, чтобы дети пели под аккомпанемент местной… «куртизанки». Ирочка зарабатывала шитьем. И даже те женщины, чьи мужья бывали у Ирочки вечером, утром приходили на примерку. Если ожидался большой праздник или приезд родственников, все бежали к Ирочке за новым платьем. Женщины в глаза ничего ей не говорили. Боялись, наверное. Но за спиной шушукались.

Пока Ирочка снимала мерки или закалывала платье булавками, подгоняя по фигуре, женщины гадали, что их мужья находят в этой горбунье. Почему ходят к ней, а не к другой? Или дело было в завораживающем уродстве – невероятной красоте лица и изуродованном теле? При этом они знали, что Ирочка никогда не сможет выйти замуж, даже за самого нищего или вдовца, даже за старика, никогда не родит ребенка, но не жалели ее. Наоборот, завидовали и ненавидели. Они не замечали, что ее горб стал больше и уже виден даже под платьем. Что Ирочка смотрит на всех остановившимся взглядом и уже не мечтает оказаться на месте хотя бы одной из них, как хотела в молодости.