Семейная кухня (сборник)

Тут заорала Фатимка, и я застыла в нерешительности – спасать подругу или ползти к партизанам. Бабушка на такой случай инструкций не оставляла.

Дружба победила. Я вскочила на ноги и, пригибаясь, побежала на выручку.

Фатимка лежала подбитая под деревом и орала благим матом. В доме закричал младенец. В окнах загорелся свет, и начали выскакивать соседи.

При свете картина вырисовывалась такая. Фатимка лежала на боку и держалась за попу. Над ней стояла Варжетхан с ружьем наперевес и ругалась настоящим русским матом.

Меня за ухо поймал сосед и даже оторвал от земли.

– Чья ты девочка? – спросил он, вглядываясь в мое лицо.

– Внучка Марии, дочь Ольги из Москвы! – закричала я.

Сосед выругался матом по-осетински.

Домой Фатимку несли на одеяле, а меня тащили за ухо. Варжетхан подгоняла меня клюкой, не переставая костерить Фатимку.

– Так, Фатимку положить на живот, – велела Варжетхан, когда тетя Роза открыла ворота и ахнула, – а с этой я завтра разберусь, – ткнула она в меня клюкой.

Поскольку на плече Варжетхан так и болталось ружье, с ней никто не спорил.

Следующий день был «худшим днем в моей жизни». И в жизни Фатимки тоже.

Варжетхан стреляла солью, но метко. Фатимка лежала на животе с перевязанной попой, над которой всю ночь колдовала гадалка. Сама покалечила, сама и лечила. Фатимка должна была пролежать так, не двигаясь, еще неделю.

Самое ужасное, что ее никто не жалел, даже тетя Роза.

– Так тебе и надо, – говорила Фатимкина мама, – какой позор на мою голову! Что твой отец скажет? Какую дочь я воспитала?

А у меня случились такие понос и рвота, какие были только у моей мамы после марганцовки. Желудок никак не хотел переваривать яблоки с солью и выворачивался наизнанку.

Самое ужасное, что меня тоже никто не жалел, даже бабушка.

– Так тебе и надо, – приговаривала она.

И если Фатимка могла лежать только на животе, я могла лежать только на спине.

Через двое суток тетя Роза разрешила мне, обессиленной и похудевшей, проведать подругу.

– Не могу больше так лежать, – пожаловалась Фатимка.

– У меня хуже было, – ответила я.

– Ну скажи, это ведь самая вкусная вещь на свете?

– Да, – подтвердила я.

А что я могла ответить раненой подруге?

– Только они не молодильные, – уточнила я, – видишь, я же не превратилась в маленькую девочку.

– Просто они неспелые пока, – отмахнулась Фатимка.

Потом, когда Фатимка обрела способность передвигаться, нас отправили с пирогами, курицей и пастилой к Варжетхан просить прощения.

– Ты будешь говорить, – понукала меня Фатимка.

– Нет, ты, – отказывалась я.

В результате мы пришли во двор Варжетхан – гадалка сидела под яблоней, – молча положили дары ей в ноги и, низко кланяясь, пригибаясь и пятясь (в случае с Фатимкой это было оправдано), убежали со двора.

Варжетхан сидела, нахмурив брови, но тряслась мелкой дрожью всем своим необъятным телом.

– Чего это она? – спросила я.

– Наверное, хочет нас в крыс превратить, – ответила Фатимка, – заклинание такое!

Мы бежали домой, поднимая пыль и сбивая сандалии.

А Варжетхан еще долго хохотала и вытирала слезы, потому что очень испугалась и за меня, и за Фатимку.

Лимонад типа ситро

Для меня наступило счастливое время. Мама решила не забирать меня в Москву и оставить у бабушки на целый год. Первого сентября я, совершенно счастливая, пошла в местную школу, в один класс с Фатимкой. Учиться было легко. Я, как и все девочки, ходила в музыкальную школу, пела в хоре и участвовала в смотрах художественной самодеятельности. Бабушка работала.

Однажды мы с Фатимкой сидели, ели пирог и думали, чем сначала заняться – пойти натаскать воды для стирки, отмыть обувь от грязи, перебрать рис или поиграть в дочки-матери. Смысл игры был в том, что та, которой выпадала роль «мамы», заставляла «дочку» делать все домашние дела по-настоящему. На столе лежал свежий номер районной газеты, главным редактором которой была моя бабушка. Там в рубрике «Юмор» она писала о том, что в некоторых зарубежных странах есть добрая традиция отмечать 1 апреля День дурака – говорить людям, что у них вся спина белая, давать смешные распоряжения подчиненным и потом весело смеяться.

– Давай мы тоже отметим, – предложила я Фатимке.

– Давай, а как?

– Как тут написано. – Я постучала по газете. – Ты пока носи воду и мой обувь, а я буду распоряжение писать.

Бабушкиной машинкой я пользоваться умела давно. Быстро вставила два листа с копиркой, проверила ленту, перевела каретку и напечатала: «По случаю праздника зарубежных стран объявляется праздничный концерт с участием гостей из района и областного центра и с лимонадом. Учеников, участвующих в концерте, освободить от уроков для репетиции».

– Ну как?

– Ух ты! – ахнула Фатимка. – А что такое лимонад?

– Типа ситро, – пояснила я. – У нас в Москве так говорят, – добавила я с гордостью.

– А-а-а, – промычала Фатимка. – И что дальше?

– Не знаю, – призналась я.

– Надо в школе приклеить на дверь, – предложила она.

– Увидят, что это мы.

– Тогда давай письмом отправим. Побежим и положим в почтовый ящик директору, а он сам на доску повесит, и никто не догадается, что это мы.

Так мы и сделали. В ящике бабушкиного секретера нашли новый, самый красивый конверт, упаковали письмо, побежали на соседнюю улицу, где жил наш директор Алан Альбертович, и бросили письмо в его ящик. Потом постучали палкой по воротам и спрятались за кустами. Из дома вышел сам директор, забрал письмо, открыл и подпрыгнул на месте, как будто его крапивой по попе кто-то хлестнул.

Дело было в том, что письмо я отпечатала на официальном бланке бабушкиной газеты. А конверт был московский, мама целую пачку привезла, потому что у нас на почте с ними был дефицит. Алан Альбертович увидел столичные марки на белом красивом конверте, официальный бланк и уже ни о чем другом, кроме праздника, не мог думать. Он даже не заметил ошибок, которые я поналяпала в тексте.

Он лично позвонил моей бабушке и всем остальным родителям.

– Гости. Центра. Возможно, Москвы. Концерт. Банты. Белый верх. Занятия. Нет, – хрипел он телеграфным слогом в трубку. Потом он еще раз позвонил моей бабушке и на выдохе спросил: – Слушай, спроси у Ольги, что такое лимонад?