Семейная кухня (сборник)

Ирочка не изменяла одному правилу: она никогда не приходила в дом к мужчине. Но в тот раз пришла. И еще раз пришла. Возможно, что-то шевельнулось у нее в душе, когда у нее на пороге оказался тот мужчина, чем-то неуловимо похожий на Виталика. Возможно, Ирочка влюбилась. Никто не знает. Мужчина жил в соседнем селе. Ирочка к нему добиралась на рейсовом автобусе.

Обо всех происшествиях в районе первой узнавала бабушка, как редактор местной газеты.

– В Тереке женщину выловили, – сказал один из корреспондентов, – сама спрыгнуть не могла. Столкнули.

Терек в тот год обмелел. Под водой торчали острые камни.

Кто столкнул Ирочку – а это была именно она – в Терек, так никто и не узнал. Дело не заводили, чтобы избежать скандала.

Говорили, что это были женщины, жена и сестры того самого мужчины, к которому ездила Ирочка. А может, это были другие женщины. Но то, что это были обманутые жены, – никто не сомневался.

Бабушка опознала тело. Ирочку похоронили на самом краю кладбища, почти за оградой.

От меня ее смерть скрыли.

– К Ирочке приехал принц, расколдовал ее и увез в свое королевство, – сказала мне бабушка.

– Она обещала меня позвать! Почему она меня не позвала? – расплакалась я.

– Наверное, они очень быстро собирались, – успокаивала меня бабушка. – Вот, она тебе свою шкатулку оставила. – Бабушка поставила передо мной ларчик с сокровищами – пуговицами, бусами и лентами.

– А в какое королевство она уехала? – всхлипнула я.

– В тридевятое. За тридевять земель, – ответила бабушка.

Мама меня увезла. Провожали нас всем селом. Варжетхан принесла пироги, тетя Роза – пастилу из абрикосов и курицу, телефонистка – халву. Бабушка сварила десяток яиц вкрутую и положила кирпич хлеба.

Двое суток, пока мы ехали в поезде, мама ничего не говорила, глядя, как я наворачиваю гостинцы. Видимо, терпела до дома. Я это знала, чувствовала, поэтому старалась наесться впрок.

Как только мы оказались дома, она начала меня «худеть» – варила бульон и выдавала мне четвертинку черного хлеба. Я роняла в бульон соленые слезы. Слезы лил и Славик, которого отлучили от дома и стола.

Но самое страшное случилось потом. Мама привела меня на тренировку. Тренер по художественной гимнастике, выдававшая в тот момент девочкам резиновые ленты для растяжки на гимнастической скамейке, гаркнула на нее:

– Просмотр новеньких через час. А вы с вашей девочкой можете даже не ждать!

До этого в раздевалке мама впихивала меня в старый купальник и пыталась застегнуть его на поясе (пояс, то есть талию, невозможно было определить, потому что у меня образовался приличный животик и аккуратные складочки-валики на боках). Ремень трещал, я орала от боли, мама орала, чтобы я прекратила орать.

– Это Маша, – сказала мама и толкнула меня в спину так, что я оказалась в руках тренера.

Тренер узнала меня по купальнику. Всю тренировку она смотрела на меня с ужасом и отвращением. Купальник трещал по швам. Я пыхтела, сопела и прикладывалась на ковер при каждом удобном случае.

– Девочка неперспективная, – по окончании экзекуции объявила маме тренер. – У нее попа под коленками. Она никогда не вырастет, будет толстой и с короткими ногами.

– Пожалуйста, не выгоняйте, – попросила моя мама, – она похудеет. Я вам обещаю.

Тренер дала мне месяц испытательного срока.

Этот месяц я не забуду никогда.

Мама кормила меня огурцами с кефиром. По воскресеньям она вела меня в кулинарию, где покупала песочное кольцо, обсыпанное орешками. Я уплетала это кольцо быстрее, чем мама успевала за него расплатиться.

В это время мы очень сдружились со Славиком. Мама думала, что он помогает мне с математикой, а на самом деле Славик спасал мне жизнь. Из школы он приносил вкуснейшие пирожки – с повидлом, капустой и яйцами, мясом, яблоками, – выкладывал передо мной и смотрел, как я ем. Иногда он приносил кусок запеканки или тефтелину, и у меня был настоящий пир. Сам он стал еще худее. Я без него не могла прожить и дня.

– Что у вас общего? – никак не могла понять причины нашей вдруг возникшей симпатии и дружбы мама.

Общим у нас была еда. Мы понимали друг друга без слов. Наша дружба была замешена на тесте и скреплена растительным маслом, в котором жарились пирожки.

Славик молча смотрел, как я жую, а я рассказывала ему про пироги, которые ела у бабушки, про халву и вареную курицу. Славик сглатывал слюну.

Мама раскусила нашу порочную связь и приняла меры. Перед тем как впустить Славика в квартиру, она проводила досмотр.

– Выверни карманы, – требовала она.

Славик прятал пирожки для меня в носках, учебнике, пенале. Мама обнюхивала его и находила источник запаха.

Тогда Славик придумал спускать мне еду на нитке. Он обматывал жесткую, как подошва, подгоревшую тети-Галину котлету ниткой и спускал мне в окно. Пока я ее ловила, котлета несколько раз ударялась об стену дома и проезжала по подоконнику. Но она была невозможно вкусная – в кусках известки и голубином помете. Точно так же Славик мне транспортировал белый хлеб и жареную картошку, привязывая к нитке по одной картошине.

Я питалась на подоконнике, вместе со слетавшимися на крошки голубями и воробьями.

– Ничего не могу понять, почему подоконник со стороны улицы весь в птичьем помете? – удивлялась мама. – Даже на кухне чистый.

На самом деле после нескольких дней усиленных тренировок я наловчилась хватать нитку с первого раза, так что котлета не успевала остыть – верный Славик всегда заботливо мне ее подогревал, умудряясь сжечь с того края, который оставался непрожаренным у тети Гали.

Из секции художественной гимнастики меня все-таки выгнали – за толстую попу под коленками. Мама плакала весь вечер. Я скакала на кровати, где под подушкой был спрятан пирожок с яблоками, кусочек белого хлеба и шоколадная конфета.

Про любовь к детям, или Как испортить «Наполеон»

Мама все-таки сменила работу. Давно собиралась, но все не решалась. Из-за меня. Боялась, что не найдет новую, вот и сидела на старом месте, хотя сил никаких не было. Дело в том, что ей очень не повезло с начальником, хотя обычно ей с мужчинами везет: они в нее влюбляются раз и навсегда. Но этот начальник, Иван Иваныч, маму невзлюбил непонятно почему. Наверное, из-за меня.

Иван Иваныч очень не любил детей. Прямо ненавидел. На самом деле он был несчастный человек – от него ушли две жены, обе по причине беременности не от Иван Иваныча, а от других мужчин. Так что он решил, что он детей не любит. К сотрудницам, которые были матерями, он относился с прохладцей. К матерям-одиночкам, каковой являлась моя мама, очень плохо.