Семирамида. Золотая чаша

— Хорошо, что же нам делать?

Ответила Шаммурамат.

— Ты, о много испытавший, должен попросить царя Вавилона прислать в город знающего человека. Например, Набу–Эпира. Он учил меня в детстве, ему много известно – и путь звезды в небе, и путь корабля в море, и путь мужского семени в теле женщины. Он сверит звездные таблицы и исправит ошибки, внесет поправки в священные тексты и научит местных писцов скорописи. Все это Набу–Эпир сделает за малую плату, причем эти расходы род Иблу должен взять на себя.

Она сделала паузу и уже куда уверенней продолжила.

— Отец не сможет отказать. При упоминании твоего имени, его бросает в дрожь. Набу–Эпир привезет с собой хороших уману* (сноска: Ученые, учителя, мастера (те, кто обучает других). Пока еще никто не смел отказаться от помощи ученых людей из Вавилона, ведь тщательное исполнение обрядов, точность определения местоположения звезд, умение дать верное предсказание, – есть наипервейшее условие успешного похода. Об этом известно не только местным жрецам, но и оказывающему мне покровительство, великому Салманасару. Мне кажется, что главному жрецу храма Ашшура, связанному молчанием великого царя, ничего не останется, как подтвердить, что мне посчастливилось отведать молока Иштар

Иблу, Нинурта и евнух засмеялись – эта женщина переплюнула их всех.

Когда же Нину и Шами остались одни, женщина призналась.

— У меня есть для тебя еще одна приятная новость.

— Какая?

Шами покрепче вцепилась в его бороду и шепнула на ухо.

— Я жду ребенка…

Мужчина даже вскочил в постели – вместе с прижавшейся, вцепившейся в его бороду женщиной. Он обнял жену, закружил.

— Это будет мальчик! – потребовал он.

Шами покорно согласилась.

— Это будет мальчик. Для этого я ездила к той, кто три дня кормила меня своим молоком, кто покровительствует мне.

Нину положил жену на ложе, провел пальцем между грудей.

— Ты уверена, что жрецы смирятся?

Его палец медленно сползал к пупку, вошел в пупок, двинулся ниже, замедлил ход у зарослей. Шами часто задышала, привлекла мужчину к себе, принудила его поспешить.

Насытившись друг другом, Шами, расположившаяся на муже, свернулась калачиком и тихо затянула какую-то заунывную бесконечную мелодию, затем внезапно и резко перевернулась, прижала пальчик к губам Нину, потянувшегося ее поцеловать и подтвердила.

— Что им остается! Полагаю, Салманасару будет приятно узнать, что воин, собирающийся стать туртаном, столь разумен и прозорлив.

Нинурта–ах–иддин не спеша, молча закрыл и открыл глаза. Так поступают все мужчины, когда их покрывают любимые женщины.

Глава 3

После обряда бракосочетания в Дамаске, казалось, напрочь забыли о вавилонском посольстве. Все напоминания о скорейшем отъезде натыкались на непонятную глухоту придворных писцов. Их словно подменили – прежняя доброжелательность, стремление угодить посланцу Вавилона сменилась откровенной волокитой, полным забвением прежних обязательств. Писцы внимательно выслушивали евнуха, но мысли их витали где-то далеко, причем, по сведениям выходивших в город вавилонских воинов, той же непонятной мечтательностью заразились все дамаскинцы. Прежнее гостеприимство, радость общения, желание как можно больше поведать о городе сменились беспробудным равнодушием, если не настороженностью по отношению к чужакам. Даже знакомый смотритель, которому евнух передал врученную ему Мардуком–Закир–шуми глиняную табличку, теперь откровенно избегал «закадычного друга». Являясь человеком официальным, он не мог, как другие, отказаться от встречи, во время которой опытный Сарсехим все-таки сумел угостить его вином, после чего чиновник признался, да и то с недомолвками, что положение резко изменилось, и в городе ждут знамения. До той поры, пока боги не откликнутся, ничем другим заниматься нет смысла. После короткой паузы он с неохотой выдавил.

— Купцы сообщили, что Салманасар скоро прибудет в Ашшур. Сейчас как никогда важно знать волю богов.

Этих слов Сарсехиму хватило, чтобы догадаться – не позже зимы ассирийцы выступят в поход. Мысль была настолько пугающая, что более не хотелось выяснять подробности – хотелось сидеть и тупо прислушиваться к ударам собственного сердца, возможно, это были последние удары, однако евнух пересилил себя.

— По какому же поводу ждете знамения?

— Городу нужен наследник.

— И что?

— Вот царь и трудится, не покладая рук, чтобы уж наверняка.

— Ты оговорился, уважаемый, – удивился Сарсехим. – Трудится Ахира.

— Я не оговорился. Трудится царь.

Сарсехим, не скрывая недоумения, глянул на смотрителя. Тот попытался объяснить.

— Сейчас все зависит от царя. Если ему не удастся ублажить богов, если небожители не дадут ответа, вряд ли тебе, вавилонянин, удастся получить обещанную награду и покинуть Дамаск.

— Как же он трудится?

Смотритель удивленно глянул на евнуха – ты что, сам не догадываешься?

Сарсехим поправился.

— На ком же он трудится?

Чиновник глянул по сторонам и тихо выговорил.

— На вавилонской принцессе.

— Но!.. – только и смог вымолвить евнух и тут же прикусил язык.

Смотритель веско, с некоторой даже угрозой предупредил.

— Такова воля богов! Все считали, что хватит одной ночи, но, хвала Ашторет, она сумела внушить нашему повелителю неуемную страсть. Это очень обнадеживает.

На какое-то мгновение Сарсехим, утонченный вавилонян, позволил себе втайне посмеяться над трудолюбием царя, однако веселье скоро сменилось ожиданием беды.

— Что же случится, если окажется, что повелитель старался напрасно?

Чиновник хмыкнул – совсем как Бен–Хадад, – и с сожалением глянул на евнуха.

— Тебя, любезный, и твоих людей посадят на кол, ибо вы доставили в Дамаск порченую смокву.

В полной растерянности Сарсехим вернулся в казармы. Услышанное от смотрителя никак не совмещалось с угрозой надвигающейся войны. Каким же образом Бен–Хадад собирается отразить приближавшееся нашествие? Он не нашел ничего лучше как отобрать супругу у своего наследника?

Евнух с размаху шлепнул себя ладонями по щекам. Что позволяют себе эти гнусные сирийцы? Как можно приписывать разнузданную похоть воле богов? Их наказы ясно выражены в законах Хаммурапи. Боги обязали смертных вести себя так, чтобы мировой порядок, установленный Белом–Мардуком, держался непоколебимо. В табличках записано – за тяжкое преступление, которое совершил Бен–Хадад, виновного следует зашить в кожаный мешок и бросить в воду. Это не прихоть древнего царя! Это основа, на которой держится порядок в мире! Это скрепа, не позволяющая суше расколоться и погрузиться в пучину мирового океана.

Или у местных богов иное понимание жизни, чем у их собратьев в Аккаде? То, что в Вавилоне считалось гнусностью, здесь почитается за богоугодное дело? Тогда зачем грозить «бесплодной смоквой»? За чью вину ему придется расплачиваться?

В казармах, сообщив спутникам, что отъезд затягивается, и утихомирив возмущенные возгласы, евнух задался практическим вопросом – как быть со спасительной сказкой, с помощью которой он надеялся оправдаться в Вавилоне? Мысль о том, что ему придется поведать Амти–бабе, как в этом проклятом городе поступили с ее дочерью, приводила в ужас. Кто мог предположить, что жеребиная страсть Бен–Хадада такая опасная штука.