Семья для мажора

Сглотнув вязкий ком в горле, смотрю на свои руки.

Те дни были такими ужасными, что вспоминать о них отвратительно.

— Че за бред? — бормочет Кир.

— Наш дом, он нам не принадлежит. Он принадлежит универу, а мы… просто арендаторы. Я бездомная, вот так, — смотрю на него, вскинув подбородок.

В жизни бывают вещи и похуже, я это знаю. Например, потерять родителей и… почти их не помнить.

Мои глаза в панике считывают его реакцию.

В его мире быть бездомным вряд ли возможно, а в моем, как оказалось, очень даже.

Его глаза наполняются пониманием, но не сразу.

Лоб прорезают складки, зубы сжимаются.

Молча смотрим друг на друга, и в моих ушах стучит сердце, но прежде чем он скажет хоть слово, выпаливаю:

— Она не должна узнать о нашем разговоре. Она выбросит нас с дедом на улицу, понимаешь? Пообещай…

Она его мать, но я не хочу выбирать выражения.

Не хочу, черт возьми!

Я ее ненавижу, и не собираюсь этого скрывать.

В его глазах вспышки. Я вижу усиленную работу его мозгов, пока он просто молчит, размеренно, но громко дыша.

Отвернувшись к окну, кладет руки на руль и хрипло спрашивает:

— Что еще она сказала?

Его спокойствие пугает меня даже сильнее, чем злость.

Облизнув губы, говорю:

— Что весной ты уедешь на практику в столицу. И… забудешь меня. А она не забудет. Сотрет меня в порошок. Так она сказала.

— Забуду тебя? — спрашивает, резанув по моему лицу взглядом.

— Да…

— И ты поверила?

Горечь в его голосе душит меня.

— Я не знаю! — прячу лицо в ладони, делая рваный вдох.

— Почему не рассказала сразу? — спрашивает ледяным голосом.

Этот холод действует на меня, как укол злости.

Вскинув голову, рычу:

— Ты не слышал меня?! Она сказала, что вышвырнет нас из дома! У меня другого нет, Дубцов! У меня вообще ничего нет!

— То есть, ты трус? — цедит, глядя на меня с усмешкой.

От обиды мне хочется дать ему по лицу.

Он высокомерный. Всегда таким был.

— Да, трус! — кричу ему в лицо. — Самый жалкий на свете! А вы шайка уродов! Теперь катись, как обещал! — дернув за ручку, толкаю дверь его новой машины, собираясь убраться отсюда как можно дальше.

Схватив меня за локоть, тянет назад и орет:

— Ты из меня душу, блять, вынула! Если бы я не узнал, ты бы вообще не объявилась? Кто ты после этого? Говори?!

Прячусь от него, закрыв глаза.

Его слова бьют так больно, что терпеть просто нет сил.

Я предатель. Вот кто я.

— Что ты собиралась делать дальше? — цедит, сжимая мой локоть. — Аборт?

— Я не знаю! — вырываю свою руку. — Не знаю, понял?! Ты знаешь? Что мне делать, а? Ты уедешь… на практику. В столицу! — пихаю его плечо.

— И че? Брошу тебя? Одну? Беременную? Бездомную, блять?!

— Я не знаю! — со слезами запрокидываю голову.

— Да, так и есть. Ты меня нихрена не знаешь, — отталкивая от себя. — Нихрена ты обо мне не знаешь, — откинув на сиденье голову, закрывает глаза, будто видеть меня не хочет.

— А ты обо мне? — бросаю ему с горечью.

— Я о тебе? — бормочет бесцветно. — Кое-что знаю. Ты дура.

— Пошел ты, Кир, — толкнув чертову дверь еще раз, выбираюсь из машины.

На этот раз без препятствий.

Спрыгнув на землю, вешаю на плечо сумку и на ходу застегиваю куртку. Ухожу подальше от парковки и универа. В противоположную сторону от своего дома, потому что не хочу в него возвращаться. Под мерзким февральским дождем бреду по тротуару, смакуя на языке кучу обвинений, которые могла бы предъявить, если бы мне дали второй шанс. Впервые не думая о его чувствах, а только о своих.

Если я вынула из него душу, то из себя вынула тоже.

Думать о НЕЙ я не хочу.

Если она вышвырнет нас из дома, значит я боялась не зря. Это не спасет нас, но, по крайней мере, меня никто не сможет назвать дурой, даже ее сын.

Зайдя в какую-то кофейню по пути, сажусь за столик у окна и, сняв куртку, опускаю голову на согнутые локти.

Я хочу побыть одна.

И я надеюсь, что в этот раз он не станет меня искать.

Глава 21

Кирилл

По башке будто кто-то лупит отбойным молотком.

До побеления костяшек сжимая руль, смотрю в боковое зеркало и провожаю глазами удаляющуюся от “порша” фигуру.

Несется так, будто собираюсь за ней гнаться.

Я не собираюсь.

Если она опять хочет бежать, пусть убегает.

У нее это отлично получается.

Бежать, лгать, прятаться.

Лучше ей бежать, потому что нормального разговора сейчас у нас все равно не выйдет.

Потоки мыслей хороводом кружат в голове, и мне нужно хоть как то их систематизировать, прежде чем я решу, куда двигаться дальше.

Определиться мешают эмоции.

Их столько, что меня, твою мать, разрывает.

Я чувствую злость. Раньше это чувство мог вызвать во мне только один человек, он до сих пор вызывает, но все это была разминка.

Глядя на здание университетского корпуса, вспоминаю тот день, когда попал сюда впервые. Мне было десять. Мать водила меня по пустым коридорам и рассказывала о том, что здесь я буду учиться. Идея показалась мне офигенной, потому что я не знал, кем хочу быть. Зато она знала.

За мокрым лобовым стеклом крыльцо учебного корпуса дважды заполняется людьми и дважды пустеет, потому что сижу неподвижно почти четыре часа. Глядя перед собой и думая. Думая так усиленно, что взрывается бошка.

Когда начинают затекать мышцы, проверяю в кармане ключи и выхожу из машины.

Топча кроссовками мокрый снег, пересекаю парковку и поднимаюсь на крыльцо. Пройдя через турникет, киваю охраннику и сворачиваю в коридор, где скрываюсь за дверью пожарной лестницы. Я не хочу встретить знакомых, к людям у меня сейчас стойкое отвращение.

Взбегаю по лестнице на третий этаж, игнорируя звонок от Тани.

Вчера я поступил, как мудак, испарившись с ее дня рождения без объяснения причин. Странно, что она вообще мне звонит. Но после того, как токсичная Алена скинула на меня часовую бомбу, мне было не до Тани.