Семья для мажора

— Где он я знать не хочу, — отвечаю хрипло.

Действительно не хочу.

Вообще не до того.

— Она тебе не пара. Это балласт! Ее приоритеты будут тормозить твои. Тебе нужно двигаться! Быть предпринимателем средней руки не твое. Тебя это пожрет. Ты тут усохнешь!

Посмотрев в окно, говорю:

— Знаешь, почему я выбрал ее?

Тишину принимаю за готовность услышать то, что я хочу сказать.

Это хорошо, потому что второго разговора у нас не будет.

— Ей нихрена не было от меня нужно, кроме меня самого, — говорю с той же гребаной горечью. — Впервые в жизни. Это доказывает, что я тоже личность. Может я чего-то стою. Тогда будешь мной гордиться. Если не будешь ставить палки в колёса. Отвали от Калининых, — намекаю на то, что последствия ее поступков могут быть фатальными для нас с ней.

Просто смертельными. Я не знаю нюансов ее угроз, но я узнаю.

— Кирилл… — встает со стула.

Втянув знакомые с детства запахи этого кабинета, иду к двери.

— Сынок…

— Пока, — выхожу, захлопнув ее за собой.

Не знаю, когда мы увидимся снова.

Может через год, а может через два.

И это совершенно точно будет не моя инициатива.

Калинина была права. Просить прощения нужно уметь, и давать его — тот еще гребаный талант.

Глава 22

Аня

“Заеду за тобой завтра в пять вечера. Поговорим.”, — поджимаю губы, пробегаясь глазами по сухим и информативным строчкам входящего сообщения.

Я не собираюсь бросать телефон в стену, я взвинченная, но не сумасшедшая.

Не знаю, готова ли я “разговору”.

Кажется, мы говорим на разных языках даже не произнося ни слова.

“Завтра в пять я буду работать”, — пишу в ответ.

“Во сколько тебя забрать?”

Это простой вопрос. Элементарный. Но у меня ёкает сердце, потому что Дубцов неотвратимо возвращается в мою жизнь, и от этого у меня сосет под ложечкой. Прежде чем открыть ему дверь стоит сто раз подумать, но я так устала думать, что просто печатаю: “В девять”.

Швырнув телефон на кровать падаю на подушку, не дожидаясь от него ответа. Может мы и говорим на разных языках, но кое-какие черты его характера я выучила прекрасно, поэтому знаю — ничего отвечать он не будет.

Боже.

Глядя в потолок своей комнаты, чувствую как в тело бешеными потоками возвращается жизнь. В каждую клетку, в каждую косточку. Я провела в его машине пять чертовых минут, и уже наливаюсь жизнью, как какой нибудь стебель после дождя и в ускоренной перемотке.

— Так… ммм… кхм… что ты ему сказал? — слышу голос сестры.

Этот вопрос адресован не мне.

Отлепив от потолка глаза, перевожу их на Алёну, которая, поджав под себя ноги, сидит на моем любимом кресле и помалкивает.

Мы не разговариваем.

Она пришла вместе с Кариной.

На ней свитер толстой вязки и упрямое выражение лица.

Я хочу на нее злиться, но правда в том, что еще до того, как он вошел в аудиторию сегодня утром, я уже знала, что слишком трусливая, чтобы сделать то, что собиралась, за его спиной. Правда, она, черт возьми, на моей стороне. Так я думаю или хочу думать. Когда дело касается его семьи, он закрытый. Наглухо. Не знаю, замечал ли он это сам? И если бы я решилась на ЭТО за его спиной, у него бы не было никакого права смотреть на меня с презрением, но я, и это моя беда, кажется, слишком уважаю его мнение!

Отложив на комод мой стайлер, которым от скуки накручивала волосы, Карина разворачивается и смотрит на нее нейтрально.

Покосившись на меня, Алена вскидывает подбородок и объявляет:

— Ничего лишнего.

— Ну, — пожимает Карина плечом. — Это очень грамотно.

Они переглядываются, и мне хочется сощурить глаза, но в голову приходит мысль о том, что ни одна из них не далась бы матери Дубцова голыми руками.

Тогда зачем я ему, такая трусливая?!

Его детям нужны идеальные гены. Такие, от которых все буду в восторге.

Отвернувшись, зло смотрю в окно.

— С ним вообще можно разговаривать? — продолжает сестра. — С виду ему корона жмет, причем очень сильно.

— Можно, — бросает Алена. — Только недолго, а то гастрит обострится.

— Хорошо если гастрит, — фыркает Карина. — А не язва какая-нибудь.

— Я спросила, в курсе ли он, как презервативом пользоваться? Он сообщил, что с шестнадцати лет в курсе. Ну, не придурок ли?

Если они считают, что эта комедия должна меня веселить, но ни черта подобного.

— Что он с ними делал в шестнадцать, — язвит сестра. — Изучал Теорию Вероятностей? Стратег хренов…

Это просто идиотизм, у меня по горло гребаных проблем, но мой рот все равно произносит:

— Наверное, использовал по назначению.

Секундная тишины заставляет меня внутренне чертыхнуться.

— Надеюсь, — бормочет Алена, — что не с Таней Глуховой.

— Почему? — приподнимаю с подушки голову.

Алена кусает губы. Морщит лоб. Смотрит на свой маникюр.

— Ты… — спрашиваю хрипло. — С ней общалась?

— Да, — отвечает глухо. — И если бы она могла, то сожрала бы его вместе с оберткой.

— А он? — лепечу.

— А он ДУБЦОВ! — отрезает Алёна.

Очень громко хрюкнув, Карина начинает хохотать.

Сложившись пополам, хохочет тонко и со всхлипами.

Это так заразительно, что из меня тоже вырываются смешки. Вместе с влагой из глаз, они вырываются один за одним.

Глупо и не зрело, но я не могу сопротивляться.

Закинув за голову руки, накрываю лицо сгибами локтей и смеюсь. Смеюсь, не понимая, от веселья или от нервного напряжения, которое в эту минуту выпускает из тисков грудь.

Смех Алёны дополняет наш с Кариной дуэт.

Хохочем до тех пор, пока в дверь не раздается стук.

Выждав полуминутную паузу, дед заглядывает в мою комнату.

Он никогда не заходит в нее без предупреждения. Так было всегда, сколько себя помню.

Утирая слезы, смотрю на его седую голову, появившуюся в проеме.