Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

–  На всякий случай: а вдруг гость зайдет.

–  В таком случае буду гостем, - сказал Емельян и, поднявшись по ступенькам крыльца, вошел в дом.

Махмуд Мухтасипов, в хлопчатобумажных галифе, синей майке и тапочках на босу ногу, сидел у стола перед разобранным патефоном и ковырял отверткой в механизме. Вид у него был сосредоточенный и раздраженный: видно, дело не клеилось.

–  А, черт, не получается никак, - пояснил он вошедшему Глебову.

–  Что, мастер дела боится? Разобрать разобрал, а собрать не можешь.

–  Не хватает каких-то частей. Наверно, Ниночка затеряла.

–  Вот так всегда на меня сваливает, - раздался из кухни голос Нины Платоновны. Бросив возле плиты дрова, она вошла в комнату веселая, улыбающаяся. Вообще, глядя на эту жизнерадостную, никогда не унывающую маленькую женщину, как-то само собой приходило хорошее настроение, и Глебов подумал, как хорошо, что зашел именно сегодня к Мухтасиповым. Как это ни странно, а бывал он редко в доме политрука, от приглашений Нины Платоновны попить чайку отказывался, однажды узнав, что Махмуд ревнует свою жену к пограничникам, бросающим и скромные, и нескромные взгляды на молодую симпатичную женщину. Чего доброго, начнет и к начальнику заставы ревновать без всяких к тому оснований. Молодожены…

Мухтасиповы ждали ребенка, и Махмуд с нежным укором сказал жене:

–  Опять ты, Ниночка, не слушаешься. Зачем дрова таскала? Ну что мне с тобой делать?

Эти слова его как-то снова вернули Глебова к только что отступившим нелегким думам, и он озабоченно повторил вслух:

–  Мм-да, что делать, что делать?.. А делать что-то надо.

–  Ты о чем, Прокопович?
– насторожился Махмуд.

–  Все о том, дорогой мой политрук, все о том же, - машинально, продолжая думать, произнес Глебов. Затем очень живя посмотрел в глаза Мухтасипову: - Не умеем мы обороняться. Нет, не умеем.

–  Ты о заставе говоришь?
– Лицо Мухтасипова стало строгим.

–  Именно о нашей заставе. И не только о нашей. Я сейчас прошел по дзотам. Надо завтра же вместо занятий вырыть у каждой огневой точки минимум по две глубокие щели для истребителей танков, для наших гранатометчиков. Расчистить от травы секторы обзора и обстрела.

–  Не надоело вам: все дзоты, обзоры да обстрелы. Неужто и на час нельзя об этом забыть?
– вмешалась своим певучим голоском Нина Платоновна.

–  Не тебе это говорить, Нинок, не нам слушать, - сказал Мухтасипов.

–  Особенно сегодняшний день… - добавил Глебов и не закончил фразы.

–  Да, денек сегодня у нас жаркий, - подтвердил Махмуд.
– Такой денек и отметить не грех.

Плутоватые глазки его сверкнули, и Нина Платоновна тут же отозвалась:

–  А Емельян Прокопович так и сказал мне: есть водка - буду гостем.

–  Предположим, не совсем так, - заулыбался Емельян, - но разговор был. Кажется, о преимуществе водки перед чаем или наоборот. Уже забыл.

–  О, значит, вы уже все согласовали. Тогда готовь закуску, Нинок!

Когда Нина Платоновна вышла в кухню, Мухтасипов заговорил вполголоса:

–  Я хотел посоветоваться с тобой, Прокопович. Ребенка мы ждем. Обстановка на границе - сам знаешь. Не отправить ли мне Нину к моим, на Волгу?

Такая мысль у Глебова появилась раньше, чем ее высказал политрук. Он посмотрел на Мухтасипова дружески доверчивым взглядом и ответил тоже вполголоса:

–  Обязательно. И немедленно. Двадцать второго, а то и раньше. Пусть завтра и выезжает. А то как бы не было поздно. У меня такое… ну как бы тебе сказать… предчувствие, что ли…

–  Ты поверил задержанному?

–  Да, поверил, - твердо ответил Емельян и повторил: - По-ве-рил!

–  А я не очень. Уж слишком у них все как-то примитивно, будто немцы законченные идиоты и олухи. Никакой конспирации. Начало войны - это ж величайшая тайна. Об этом знают только на самом верху, и то строго ограниченный круг людей. А тут какой-то писаришка сболтнул какому-то шинкарю, а тот, в свою очередь, - агенту. Понимаешь, как все это кажется неправдоподобно. И в то же время… другие факты заставляют задумываться.

Вошла Нина Платоновна, поставила на стол тарелки с нарезанным беконным салом и солеными огурцами. Мужчины сразу оборвали разговор. Она это почувствовала и не стала им мешать - вышла хлопотать над закуской. А когда вернулась с поллитровкой водки, Емельян вдруг сказал уже совсем серьезно:

–  Да вы что, Нина Платоновна? Я ведь пошутил. И не ставьте - я пить не буду.

–  Ну по маленькой, Прокопович, - попробовал уговорить Мухтасипов. Но Глебов как топором отрубил:

–  Ни в коем случае. Сейчас у нас, как никогда, должны быть светлые головы. А представь себе - вдруг что случится… Пили чай, говорили о всяких пустяках, без особого интереса и воодушевления, потому что мысли были заняты другим.

4

На следующий день все свободные от службы пограничники были разбиты на две неравные группы. Одна - большая, возглавляемая сержантом Колодой, - приводила в порядок дзоты и рыла щели для истребителей танков; другая - во главе с Демьяном Полторошапкой - делала деревянные болванки ручных гранат. Сам старшина с Василием Ефремовым мастерил макет танка: взяли обыкновенную двухколесную тележку, обшили ее досками и фанерой, выкрасили в черный цвет, вместо пушки вставили оглоблю - получилась диковинная штуковина, не очень страшная, но все же внушительная на вид.

Группа сержанта Колоды работала гуртом - косили траву и вырубали кустарники перед дзотами, поправляли в дзотах амбразуры, подравнивали осыпавшуюся в весеннее половодье землю. Работали весело, безумолчно болтали, подначивали друг друга, говорили о доме, о том, что на Полтавщине уже идет жатва, а в Ростове на рынке появилась черешня, в Мурманске не заходит солнце и в Ленинграде стоят белые ночи. Такую географию избрали потому, что были они из тех мест: Федин вырос в Ленинграде на Измайловском проспекте, семья Шаромпокатилова пятый год жила в Мурманске, куда переехала из Тамбова, Колода родился и жил на Полтавщине, Поповин - в Ростове.

Леон Федин был всегда замкнут и раздражителен, ни с кем не дружил, страдал излишним самомнением и высокомерием - учился один год в университете и поэтому считал себя на заставе самым умным. В разговоре с товарищами у него нередко звучали нотки снисходительного презрения. Не терпел, когда коверкали русский язык, и даже однажды поправил грозного старшину Полторошапку, когда услышал, как тот произносит слово "магазин" с ударением на втором слоге.

–  Культурные люди, товарищ старшина, говорят "магазин".