Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

Матвеев увидал в окно идущего на кухню Поповина за полчаса до обеда, подумал: "Катится колобок пробу снимать. А вот я ему сниму! Напугаю, борова ненасытного".

И спрятался за ларь, чтоб оттуда тайно понаблюдать, как будет хозяйничать в отсутствие хозяина "вице-повар".

Поповин вошел в кухню бойко, привычно, розовощекий, потный, позвал Матвеева своим охрипшим голосом:

–  Эй, шеф! Где ты?

Матвеев не отозвался. Поповин заглянул в столовую, сказал уже про себя:

–  Ушел куда-то.
– Затем настороженно, пугливо выглянул в открытую дверь - нет ли повара где-нибудь поблизости, - снова позвал: - Матвеев?..

Тот сидел затаив дыхание, наблюдая, что же будет дальше: станет Ефим Поповин снимать пробу или не решится? Но Поповин подошел не к котлу, в котором варилась пища, а почему-то к казанку с кипящей водой для мытья посуды. Тронул ее пальцем, обжегся. Потом снова беспокойно оглянулся на дверь, снял с руки свои часы, точным ходом которых нередко хвастался перед товарищами, почему-то послушал их ход, затем занес их над казаном кипящей воды и так остановился, точно раздумывая, опускать часы в кипяток или нет.

"Что еще за фокус выдумал?" - удивился Матвеев, наблюдавший эту довольно-таки странную картину. Озорное любопытство сменила тревога. И когда часы булькнули в воду, Матвеев непроизвольно крикнул:

–  Стой!.. Что ты делаешь?..

Поповин, нервы которого были предельно напряжены ожиданием предстоящей самоэкзекуции, вздрогнул и отшатнулся от плиты, так и не опустив руку в кипяток. Матвеев в один миг оказался у казанка и проворно достал часы черпаком. Он ничего не понимал - поступок Поповина для него был лишен даже малейших признаков элементарной логики. "С ума человек спятил или что?" Действительно, странный поступок. Ну, предположим, нечаянно уронил часы в кипяток, в суп, куда угодно - там другое дело. А тут же сам опустил. Матвеев все видел и глазам своим не верил. Зачем? Какой смысл? Смысла Матвеев не находил. Спросил, глядя на Поповина недоуменно:

–  Ты что наделал?

Поповин был смущен и ошеломлен. Он не сразу нашелся, глядел на повара виновато, даже как будто пробовал улыбнуться, но улыбка получалась глупой, и только твердил, вобрав голову в широкие круглые плечи и моргая маслеными глазами:

–  Ничего не понимаю… ничего… Это… это так получилось.

–  Что так? Ты, может, болен?

–  Нн-е-т. Просто хотел пошутить… И, понимаешь… уронил… нечаянно.

–  Брось глупости: нечаянно! А то я не видел!

–  Я прошу тебя - не надо об этом никому. Хорошо? Дай слово. Как друга прошу, - умолял Поповин озадаченного повара.

–  Хорошо, - наконец сказал Матвеев, пробуя побороть свое волнение.
– Я никому не скажу, это останется между нами. Только одно условие: честно признайся, зачем ты это сделал? И не финти, а говори начистоту. А не можешь - так и скажи.

–  Да нет, видишь ли… почему же… я честно… ты мне друг, и я тебе верю. Тебе я могу, - дрожа от волнения лепетал Поповин.
– Только ты слово дай. Хорошо?

–  Я ж тебе уже сказал.

–  Ну ладно. Ты угадал, догадался - болен я. Не проходит у меня это мое моченедержание. То пройдет, а то снова. Понимаешь? Стыдно мне перед ребятами. А в санчасть не берут, там врачи, можно было б излечить. Не берут. И я решил: может, это, конечно, глупо. А что поделаешь? Войди в мое положение. Я хочу быть здоровым, как все. Я не хочу быть в тягость товарищам, не хочу, чтоб надо мной смеялись. Это очень больно. А люди не понимают.
– В узеньких щелочках глаз блеснула скупая, насильно выдавленная слеза.
– Ты никому не скажешь? Я прошу тебя, ты ведь слово дал, слово друга.

Матвеев поверил, искренне пожалел, сказал с дружеским участием:

–  Ну и дурак же ты, Фима. Зачем же себя калечить?

–  Знаю, что дурак, согласен с тобой, а что поделаешь? Подскажи, научи, посоветуй.

Но Матвеев не мог ничего посоветовать и подсказать, он только успокоил Поповина заверением:

–  Можешь не волноваться: слово свое я сдержу. Только ты глупости насчет кипятка из головы выкинь.

–  Теперь уж да! Что ты - теперь на всю жизнь. Я рад, что все так обошлось. Спасибо тебе. Ты меня спас. Вовек не забуду тебя. Хорошо, когда друг приходит вовремя. Это очень хорошо.

2

Закончив объезд всех застав - на это ушло четверо суток, - подполковник Грачев забежал домой всего на какой-то час, чтоб переодеться, привести себя в порядок.

За время поездки дел в штабе накопилось много, неотложных и чрезвычайно важных, неспешных и третьестепенных. Выслушав доклады начальников отделов и сделав соответствующие распоряжения и указания, Грачев поделился с ними своими впечатлениями от поездки по заставам.

–  Меня интересовал в этой поездке в основном один вопрос: готовность застав к упорной обороне.
– Он сидел за своим письменным большим дубовым столом, как всегда прямой, откинув крепкий корпус на жесткую спинку кресла. На зеленом сукне стола не было ни чернильного прибора, ни бумаг, ни пепельницы - ничего, кроме толстого черного карандаша. Грачев взял в руки этот карандаш, нервически повертел его и продолжал: - Выводы неутешительны. Заставы не устоят перед танками и авиацией противника.
– Он наклонил над столом обожженную солнцем, бритую, крупную голову, положил сильные руки на стол, задумался.

Начальник штаба майор Шибеко, нервный, беспокойный человек, нарушил паузу:

–  Если дело дойдет до танков, то им незачем и переться на заставские дзоты. Они пройдут на стыках, где не встретят не только дзота, но и одиночного бойца. Наши дзоты вокруг застав, на пятачках. А все остальное пространство между заставами километров на десять свободно.

–  Если дело дойдет до танков, - заметил всегда сумрачный, рыхловатый на вид начальник политотдела Бабкин, - то против фашистских танков начнут действовать советские танки.

Грачев молчал, лишь невольно вздохнул, думая свою нелегкую думу. Он-то отлично знал количество немецких и советских войск, дислоцированных друг против друга на всем протяжении границы, охраняемой его отрядом, знал, что силы противника числом превосходят наши силы раза в три, в четыре. Кроме танковой бригады и авиационного полка на участке отряда стояли стрелковая дивизия (штаб размещался в небольшом районном городке) и отдельный гаубичный полк. Сейчас все эти воинские части были выведены в летние лагеря на небольшом удалении от границы - в досягаемости дальнобойной артиллерии. Грачев понимал, что в случае внезапного нападения они могут понести серьезные потери и вообще какое-то время заставам придется вести бой в одиночестве с многократно превосходящим врагом.

Как раз в эти дни было опубликовано сообщение ТАСС, в котором опровергались слухи о том, что Гитлер концентрирует свои дивизии на границе с Советским Союзом. Сообщение это не успокоило Грачева, поскольку оно шло вразрез с очевидными фактами: разведка доносила, что ежедневно к границе продолжают прибывать все новые и новые немецкие войска. Непонятно было лишь одно: какой смысл этого сообщения ТАСС? В нем, как и в строгих указаниях не поддаваться на провокации, сквозила слишком отчетливо одна мысль, которая оставляла в душе Грачева неприятный осадок. Это больше всего тревожило начальника погранотряда. "Значит, к войне мы не готовы", - резюмировал он и тогда же решил объехать заставы.

Зазвонил аппарат ВЧ. Грачев взял трубку и услыхал бойкий, уверенный голос начальника гарнизона Тетешкина, которому недавно присвоили звание генерал-майора:

–  Подполковник Грачев? Ты жив? Ну здравствуй. Ходят слухи, что на вас готовилось покушение, а начальник гарнизона об этом ничего не знает.
– С Грачевым он говорил и на "ты" и на "вы".

–  Я только что возвратился из поездки по границе. В день отъезда звонил вам, хотел встретиться и проинформировать кой о чем, да вас не было у себя, - спокойно ответил Грачев.
– И вообще хотелось бы поговорить по некоторым вопросам.