Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

А Грачев в это время говорил Варенникову:

–  Великолепный из него генерал получится.

–  Вы обещали меня направить в академию, - напомнил Варенников.

–  Вам не обязательно, капитан, - откровенно сказал Грачев.

–  Я давно просился, товарищ подполковник.

–  Академия вам ничего не даст…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ТРЕВОГА

1

Километра за два до заставы Савинов услыхал беспорядочную стрельбу.

–  Что за пальба?
– спросил он пограничника, правящего лошадью.

–  Должно быть, на пулигоне, - неуверенно предположил тот.

–  Что значит - на пулигоне?
– переспросил Савинов.

–  Ну, стрельбище, иль как оно?

–  Эх ты, пу-ли-гон!
– Савинов рассмеялся.
– По-ли-гон, а не пулигон.

Боец дернул вожжи, цыкнул на лошадь и затем, после долгого размышления, сказал:

–  А как же так получается, товарищ капитан, ведь там. на стрельбище, пули гоняют, оттого и пулигоном зовется.

Но Савинов не стал объяснять ему слово "полигон" - мысли его были заняты другим.

Вскоре им представилось необычное зрелище: высоко в небе парил обыкновенный бумажный змей, какими обычно увлекаются мальчишки, а снизу по этому змею из винтовок палили пограничники. При этом одни лежали на спине, другие стояли в окопе, третьи - прислонясь к дереву. Целиться было трудно, змей трепыхал, двигался, еле был заметен в слепящей синеве неба. Но именно это и нужно было Глебову, придумавшему такую необычную мишень: внушительная высота и движение цели, которая по отношению к стрелкам находится в зените. То есть все было как в настоящей боевой обстановке. Этой своей находке Глебов радовался даже больше, чем макету танка. Главную опасность для себя в будущем бою он видел в танках и самолетах противника и теперь энергично учил своих подчиненных бороться с танками и самолетами. Он решил непременно написать об этом статью в "Военный вестник": из опыта боевой подготовки - обучение подразделения противотанковой и противовоздушной обороне. Савинов сразу догадался, что здесь происходит.

–  Холостыми, наверно, - предположил возница.

–  Не похоже, чтоб холостыми, - обеспокоенно ответил Савинов и осуждающе добавил: - Черт знает что…

Стрельбой руководил Глебов. Он вышел навстречу бричке веселый, довольный. Увидав в зеленых петлицах Савинова вместо трех квадратов один прямоугольник, сказал, улыбаясь и протягивая руку:

–  Поздравляю с капитаном и желаю скорого генерала.

–  Ну-ну, куда хватил, - приятно польщенный, запротестовал Савинов.
– У нас это не у вас, у нас получить генерала не так просто.
– И, дружески кивая в сторону бойцов, поинтересовался: - Что у тебя тут происходит?

–  Тренируемся стрелять по воздушным целям, - ответил Глебов.

–  Надо полагать, начальник отряда предложил такой оригинальный способ?

–  Представь себе, своим умом дошел.

–  Мо-ло-дец, - похвалил Савинов, солидно растягивая слово, и попытался обнять Глебова.
– Это, знаешь ли, интересно! Умница ты, Глебов. В другом отряде ты был бы уже капитаном и начальником отделения боевой подготовки. Читал я статью твою. Толковая. А у нас… Э-эх, братец, обидно.

–  Что обидно?
– переспросил Глебов.

–  Потом поговорим. Ты не можешь сейчас со мной отлучиться?

–  Почему нет? Могу.

Глебов позвал Мухтасипова и поручил ему руководить стрельбой, а сам сел в бричку Савинова, и они поехали на заставу, точнее, к нему на квартиру.

Савинов профессионально, придирчиво осмотрел обе комнаты Емельяновой квартиры и сказал совсем не то, что думал:

–  А у тебя хорошо-о-о. Очень даже прилично.

Но Глебов не любил фальши. Савинова он видел насквозь - прервал его поддельный восторг:

–  Брось, капитан, нашел чему завидовать!

Савинов умел быстро переключаться на другое - сказал с состраданием:

–  Да, Глебов, обидно. Ты не знаешь, как я за тебя переживал. И не только я, и начальник мой.

–  Возмутительно и по меньшей мере непорядочно.
– Он сел на табуретку напротив Емельяна, который сидел на койке, положил ему руку на плечо, посмотрел участливо и доверчиво в глаза.
– Только между нами, чтоб не было этих самых… сплетен. Ведь я отношусь к тебе, как к брату. Честное слово, люблю тебя. Парень ты хороший, умный. Но разные сволочи недооценивают тебя… Мы ходатайствовали о представлении тебя к ордену Красной Звезды и званию "старший лейтенант". Нас не поддержали.

–  Ну подумаешь, беда какая, - вполне искренне ответил Глебов.
– За что мне орден давать? Да и звание как будто бы не за что.

–  Не-ет, дорогой, ты человек скромный, это всем известно. Некоторые пользуются твоей скромностью. Непонятно, что он против тебя имеет…

–  Кто?

Савинов вздохнул сокрушенно, прежде чем ответить, и затем выдавил со вздохом:

–  Грачев.

–  Да брось ты, капитан.
– Глебову казалось уже неудобным называть теперь Савинова по фамилии - еще обидится.
– Подполковник - человек замечательный. Побольше б таких.

–  Ты ничего не знаешь, друг мой.
– Савинов прислонил свой синий бритый подбородок к ладоням и принял задумчивую позу.
– Говорит Грачев одно, а делает совсем другое. Ты, конечно, веришь. Начальству надо верить. Есть такие люди - двуликие. У них одновременно две жизни: одна - открытая, для всех, другая - тайная. Вот Грачев-то из таких.

–  Не может этого быть, - нахмурился Емельян.
– Ерунда. Не верю!..

2

Неотвратимо, с тупым чудовищным упрямством сгущались над границей тучи войны, готовые обрушить на землю огонь и смерть, растоптать на ней все живое гусеницами танков, разорвать в клочья снарядами и бомбами, залить человеческой кровью, ливнями осколков и пуль и напоследок сжечь ураганным пламенем ада, изобретенного человеком в конце первой четверти многострадального и стремительного двадцатого века.

А земля точно не замечала этих туч, не чувствовала приближения страшной грозы. Она жадно, ненасытно услаждалась пришедшим к ней зеленоликим, голубоглазым, щедрым на солнечные поцелуи летом, долгими днями упивалась золотом лучей, опохмелялась росами и туманами. Она сверкала красками несметных радуг, звенела птичьими голосами и человеческими песнями, цвела, наливалась, полнилась и зрела садами, лугами, полями. Земля радовалась и торжествовала, беспечно, доверчиво и широко.

И на пятой пограничной заставе своим чередом шла жизнь: росными короткими ночами по дозорным тропам ходили люди в зеленых фуражках; по утрам, ослепительно ярким от солнца, искали следы нарушителей на контрольно-вспаханной полосе; долгими жаркими днями стояли с биноклем в руках на вышке. Почти до полудня отсыпались в прохладной казарме, потом учились стрелять, бросать связки гранат, окапываться, переползать, ходить в атаку, маскироваться, - короче говоря, учились тому, чему должны учиться военные люди, - воевать.

На огненных закатах перед отбоем неистовствовал баян Шаромпокатилова, и нестройные, слишком громкие, с надрывом молодые голоса рассказывали окрестным липам, тополям и кленам о том, как выходила на берег Катюша; как не стаи вороньи слетались над ракитою пир пировать - гайдамаки и немцы пытались нашу землю на части порвать; как на диком бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой (пели почему-то "обнявшись с Дуней"), и о многом другом, что таилось в солдатской душе - веселое и грустное, полное молодецкой удали, боевого задора, трогательной печали и бездонной тоски.