Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

–  Я должна все знать, папа. Я не ребенок, - с прежней непреклонностью сказала Женя, и Емельян снова увидел в ней Женьку сорвиголову из недавнего и почему-то страшно далекого детства. Серая юбка и черная кофточка шли к ее статной стройной фигуре. Отложной стоячий воротник, распахнутый острым клином, обнажал длинную крепкую шею. Емельян любовался Женей, и, конечно, он не хотел, чтобы она уходила, он даже что-то намеревался возразить Акиму Филипповичу, но его опередил Иван, вдруг заявивший решительно, по-хозяйски, в упор глядя на отца похолодевшим взглядом:

–  А зачем ей уходить? Не чужая она тут, своя.

–  Ну что ж… - вздохнул Аким Филиппович и шлепнул на колени свои красные крупные руки.
– Пусть по-вашему. Оно, пожалуй, и лучше. Садись, дочка, коли так.

Всю ночь и день готовился Иван к этому разговору, а вот подошло время, и он не знал, с чего начать. Нет первой фразы. Дальше все кажется ясным, а вот первой фразы не может найти. А пауза с каждым мигом становится рискованней и неприятней, похожей на пружину часов, которую заводят, заводят, уже довели до предела, и она вот-вот лопнет.

Неловкость эту чувствовали все, и прежде всего Аким Филиппович. "Ведь я отец, мне и начинать", - решил наконец он и сказал, снова хлопнув ладонями по коленям:

–  Ну что ж, хлопцы, знакомиться будем, что ли? Гляжу на вас и ничего не понимаю: кто вы такие есть? У немцев служите или как?

–  А вы как считаете?
– сверкнул веселыми, но далеко не добродушными глазами Емельян, делая ударение на "вы".

–  Да я-то уж прикинул и так и этак, - начал Аким Филиппович, глядя открыто на сына.
– И выходит по моим подсчетам, что одежке вашей я не верю. Не лежит она на вас. Не к лицу, да и не по фигуре. Как говорится, с чужого плеча.

–  А разве заметно?
– спросил Иван. Он понял слова отца в прямом смысле. Его настораживало то, что отец не хотел говорить при Жене.

–  Для постороннего, может, и нет, - степенно ответил Аким Филиппович и хотел было добавить: "А я ведь все-таки отец", но сын перебил его жесткой репликой:

–  А начальник полиции все насквозь видит.

Аким Филиппович горько поморщился и вздохнул сокрушенно. Слова сына хлестали больно и обидно.

–  Ты не ошибся, что не поверил одежке, - продолжал Иван невозмутимо и с ходу расстегнул китель.
– Там есть другая, советская, наша. А кому ты служишь?

–  Родине, сынок, - тихо и проникновенно ответил Аким Филиппович, спокойно и мягко выдержав прямой и резкий взгляд сына. Повторил: - Родине.

–  Какой?
– это спросил Емельян как бы невзначай, походя, задумчиво глядя в окно.

–  Родина у человека одна: в беде и в радости - всегда одна, - ответил, не повышая голоса, Аким Филиппович.
– Только у бродяг безродных да предателей нет Родины. А честным людям без нее нельзя, как без матери.

–  А в фашистской полиции могут служить честные люди?
– спросил Иван с прежней непримиримостью.

–  Могут, сынок, - мягко ответил отец.
– Не часто такое случается, но бывает всякое в жизни.

–  Не понимаю.
– Иван беспокойно заходил по комнате.

–  А ты пойми.
– Аким Филиппович поднял голову и выпрямился. Теперь он показался широким в плечах, коренастым и крепким.
– О людях судят не по одежке. Не каждый и не всегда может вот так распахнуть чужой китель и показать советские петлицы. Душу так не распахнешь, в нее надо уметь заглянуть.

Не глядя на отца, Иван спросил уже другим, потеплевшим голосом, в котором прозвучали мирные нотки раздумий и, скорее, не вопрос, а утверждение:

–  Ты это о себе говоришь?

–  И о ней тоже, - Аким Филиппович кивнул на дочь.

–  Насколько нам известно, она в полиции не служит?
– Иван остановился среди комнаты, резко и вопросительно посмотрел на сестру, которая сидела молча на круглом чурбане, почему-то оказавшемся в комнате.

–  Она работает в городской управе, - сообщил отец.

–  Вот как? Тоже, значит, у немцев?
– Иван опять недобро ухмыльнулся.

–  Против немцев, - сказала Женя и быстро перевела взгляд с брата на Емельяна.

–  Ну ладно, не будем играть в прятки и устраивать друг другу допросы.
– Аким Филиппович грузно поднялся, подошел вплотную к сыну, положил ему руку на плечо и, глядя прямо в глаза, сказал негромко, но выразительно: - Партия меня поставила на этот пост. Райком направил. Понятно?.. Не должен был я вам этого говорить. Да видите, как все получилось. Но я вам верю и знаю - нигде, никогда и никому об этом. Даже близкому другу. И не смерть страшна: под ее косой теперь миллионы ходят. Дело большое может погибнуть. Люди вы военные - должны понимать.

Иван взял обеими руками руку отца, сжал ее крепко. Глаза вспыхнули и заискрились, сдавленный голос перешел на полушепот:

–  Спасибо, папа… Ты меня извини…

–  За что извинять?.. Время такое. Теперь люди настоящую проверку проходят. Можно сказать, доподлинное испытание на верность Родине. Потребовались не слова, а дела. И тут всякое дерьмо показало себя в своем виде. Предатели, палачи, просто негодяи повылазили на свет божий… Ну да ладно, хлопцы. Мы свои карты выложили. А у вас какие планы? Догадываюсь - в окружение попали. Много тут вашего брата горемычного шло. Это нам известно. Можете не рассказывать.

–  План у нас один, Аким Филиппович, - заговорил Емельян.
– В партизаны… Будем бить гада, истреблять…

–  Что ж, хороший план, правильный, - одобрительно и с облегчением вздохнул Аким Филиппович.
– Партизанам нужны военные командиры. Устрою вас, хлопцы.

–  Мы уже устроены, Аким Филиппович, спасибо, - сказал Емельян.

–  Вот как! Когда ж успели? Значит, у Владимира Алексеевича?

–  Это кто такой?
– спросил Иван.

–  Командир отряда. Или не у него?

–  Нет, мы в соседнем районе.

–  Вот оно что. А может, все-таки к нашим перейдете, в свой район? Как говорят, дома и углы помогают. Местность знакомая.

–  И мы знакомые. А это, пожалуй, минус, - заметил Емельян.
– А там нас никто не знает.

–  И то правда, - согласился Аким Филиппович.

Очень о многом нужно было поговорить. Но все понимали, что им нельзя задерживаться, поэтому старались говорить лишь о самом главном, и нередко говорили невпопад.

–  Как будете обратно добираться? Далеко вам?
– поинтересовался Аким Филиппович.