Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

–  Если говорить серьезно, так ты не ответил на мой вопрос. Надеюсь, не мой дух поверг тебя в такие думы?
– весело спросил Глебов.
– Ну так все-таки?

–  Меня волнуют два вопроса, - сказал Титов, вставая.
– Комбриг прав: на нашей посадочной площадке он завязнет - сесть-то, может, и сядет, а вот как взлетит? Жаль, нет Братишки, он бы дал квалифицированную консультацию. А мы с тобой в этих делах не компетентны. Где он теперь, наш милый и добрый Максим Иванович?

–  Хорошо. Это первое. А что второе?
– перебил Глебов нетерпеливым вопросом.

–  А второе… - Титов сделал нарочито долгую паузу.

– Второе - кто из нас будет сопровождать генерала за линию фронта?

Он посмотрел на Глебова пристально, открыто, словно приглашая его читать свои желания и мысли, ясно, недвусмысленно написанные в его круглых, совсем темных сейчас, при свете керосиновой лампы, глазах. И Глебов отлично понял его. Он только уточнил:

–  Когда ты говоришь "из нас", то имеешь в виду нас "двоих - себя и меня?

–  Несомненно, нас двоих.

–  А ты забыл, что в бригаде есть еще один офицер.

–  Это кто же?
– встрепенулся Титов. Замечание было для него не из приятных.

–  Капитан Иванькович, Петр Степанович, - напомнил Глебов.

Да, об этом Титов действительно забыл. А конкурент оказался довольно серьезным. Дело в том, что Иван давно мечтал попасть за линию фронта, в танковые войска. Он любил свою профессию всей душой, запах солярки и бензина действовал на него так же, как действует на художника запах красок или на музыканта звуки рояля. Здесь, в партизанской бригаде, он чувствовал себя не то чтобы Не совсем уверенно, но работал как-то без особого энтузиазма и привязанности.

–  Послушай, Емельян, а ведь из Иваньковича подучится отличный начальник штаба партизанской бригады, - обрадованный такой "идеей", сказал Титов.
– Если я не ошибаюсь, он командовал стрелковым батальоном?

–  Ты не ошибаешься. Ни в первом, ни во втором случае.

–  То есть?

–  Петр Степанович действительно командовал батальоном, и он действительно может быть хорошим начальником штаба.

–  Вот и отлично!
– воскликнул Иван. Он весь загорелся.
– Ты, как настоящий разведчик, понимаешь все с полуслова. Значит, решено: я сопровождаю генерала, Иванькович будет начальником штаба. Ну а командира отряда подобрать будет проще. Например, Паша Свиридочкин.

–  У меня возражений нет. А комбриг решит по-своему.

–  Ты уверен?
– забеспокоился Титов.
– Он что-нибудь говорил?

–  Просто ему будет жаль с тобой расставаться.

–  Но ты внуши ему, что это единственно разумный вариант. Ты умеешь на него влиять. Тебя он любит и верит тебе, как самому себе. Впрочем, на его месте я делал бы то же самое. Ты, Мелька, человек какой-то особенный. Что-то в тебе есть такое притягательное. Черт тебя знает, никак не пойму! Глаза, что ли? У тебя удивительно честные глаза. Я никогда не встречал человека с такими глазами.

–  За красивые глаза можно любить девушку, - скромно отозвался Глебов. Всякие комплименты в его адрес раздражали, коробили Емельяна, вгоняли в краску, и он начинал тогда сердиться.

–  Я сказал - честные. Красивые и честные - не одно и то же.

–  Мне нравится Надя Посадова, - вдруг без всякого перехода сообщил Глебов.

–  Насколько я понимаю, она нравится всем, включая и комбрига, - сказал Иван.
– И это вполне естественно: женщина красивая и обаятельная.

–  Мне она нравится как разведчица, и не больше, - уточнил Емельян.

–  Ого, какой деловой парень: "и не больше". А как женщина? Или ты в этом вопросе еще "без понятиев"?

–  Она прирожденная разведчица. Ты бы посмотрел, как она сегодня вела себя. Выдержка, хладнокровие, храбрость, смекалка. Красиво! Я решил взять ее к себе в разведку.

–  Забрать из отряда? Ты думаешь, Булыга так и отдаст ее тебе?

–  Комбриг прикажет - отдаст.

–  А он прикажет? Комбриг имеет дурную привычку считаться с мнением командиров отрядов, - с явной иронией заметил Иван. "Дурная привычка" комбрига ему определенно нравилась.

–  Он решит так, как нужно для пользы дела.

–  А что ты, между прочим, думаешь о Егорове, давно я хотел тебя спросить?

Емельян не торопился. Подложил в печку дров, что-то записал в блокнот и уже затем ответил:

–  Он - настоящий. И к тому же умный. Ему веришь.

–  В нем есть то, - быстро начал излагать свое мнение Иван, - чего не хватает, например, тебе: выдержка и уравновешенность.

–  И то, чего не хватает тебе, - парировал Емельян, - тактичность. Ты заметил: он никогда не повышает голоса, не в пример своему начальнику штаба.

Иван рассмеялся:

–  Считай, что я уже не начальник штаба. Мы же решили.

Глебов сразу помрачнел, насупился. Титов заметил эту резкую перемену. Да и трудно было ее не заметить. Спросил:

–  Ну ты что хмуришься? Недоволен моей "идеей"? Пойми меня правильно: не на курорт я рвусь, а в бой, в самое пекло, мстить врагу.

–  Нет, Ваня. Я не потому. Я сейчас вспомнил другие глаза, глаза Леона Федина. Врач сказал, что зрение потеряно на все сто процентов, и, быть может, навсегда. Потребуется операция знаменитого Филатова. Вот так-то, дорогой друг. Жалко парня: тяжелая судьба. Отправить бы его в тыл с этим самолетом.

–  А почему бы нет, если будет место… Да, а Гуров так и не вернулся?

–  С Гуровым что-то серьезное. Подождем возвращения Свиридочкина, может, он к ним прибился. Довольно странно исчез человек. А храбрый парень. И действовал здорово! Немногословен, но кремень.

–  Его могли ранить, - предположил Титов.

–  Могли.

–  И раненого захватить в плен.

–  Тоже могли.

–  И он под пытками откроет нашу дислокацию. И все прочее.

–  Не думаю. Не верю, - твердо сказал Глебов и в то же время где-то уже зародилось в нем сомнение: а что, если действительно не выдержит пыток Николай Гуров?

Тихонько, без стука приоткрылась дверь и вкрадчивый шепоток Жени спросил:

–  К вам можно?

–  Заходи, - отозвался Иван.

–  Подошла к двери - слышу, мальчики разговаривают, - оправдывая свое вторжение, заговорила девушка.
– Вы что так рано поднялись?

–  А мы и не ложились, - весело ответил Емельян и пригласил ее присаживаться.

Женя была одета в подаренный Емельяном кожаный костюм, сразу полюбившийся ей. И действительно, костюм этот, если не считать, что он был в партизанских условиях очень практичен, придавал девушке романтичность. И Емельян со своей непосредственностью сказал по этому поводу, глядя на Женю восторженно-влюбленными глазами: