Семья

— Да, — сказал Санкити, — это было ночью под рождество. Меня пригласили на праздник в Иванума. Там я и увидел первый раз, как празднуют рождество в деревне, угощался рисовой кашей с овощами. Ночевал я у старосты христианской общины. Он был владельцем магазина. Утром я пошел прогуляться к реке. И дневным поездом вернулся в Сэндай. Захожу к себе в комнату, а ты уже меня ждешь...

— А помнишь, мы сидели в твоей комнате и слушали, как шумит море? — сказал Сёта.

— Да, хорошо было в Сэндае. Кругом виноградники, грушевые сады. У друзей можно было достать любую книгу... Когда я приехал туда, у меня было такое чувство, точно кончилась ночь и занялось ясное утро... До Сэндая я жил как среди мертвецов. — И, глубоко вздохнув, Санкити добавил: — Я даже удивляюсь сейчас, как у меня хватило сил все это вынести.

Сёта внимательно слушал дядю.

— Там я почувствовал себя обновленным, — продолжал Санкити. — Столько родилось замыслов, захотелось писать.

— А у нас есть твоя книга, которую ты написал в Сэндае.

— Послушай, Сёта, и у тебя, и у меня все впереди, — сказал Санкити, уловив в тоне юноши грустную нотку. — Я ведь тоже еще молод. Надо начинать жить заново.

В комнату вошел Наоки с большим букетом полевых цветов. Вид у него был немного усталый.

— Ты откуда, Наоки? — спросил Санкити.

— Я гулял по берегу реки, далеко забрался, — ответил тот.

Сёта принес стоявшую в нише вазу и поставил в нее цветы.

— Ни-сан, — обратился Наоки к Санкити, — моя сестра Ямаваки приглашает вас в гости. Но говорят, что вы не любите выходить из дому.

Санкити ничего не ответил, ему не хотелось ни с кем знакомиться в этом городе.

Откуда-то снизу, из долины, послышались звуки колокольчиков.

— Это процессия молящихся, — оживился Сёта.

Люди, поднимавшиеся в гору, предвкушая конец пути и близкий отдых, прибавили шагу, и колокольчики, привязанные к поясам, зазвенели еще сильнее. Сёта вышел на веранду.

Был праздник. В доме Хасимото в этот день не работали. Ворота и вывеска были украшены черными опахалами, которыми обычно гасят огонь, и гирляндами красных и белых цветов. Наоки ушел праздновать к своим многочисленным родственникам. Ушел и Сёта. Приказчики и работники, надев новые кимоно, тоже разбрелись кто куда. Улица кипела весельем, а в доме было тихо и сонно.

О-Танэ заглянула в комнату Санкити.

— У тебя нет с собой хаори? — спросила она у брата, увидев, что тот одет, как в будний день. — Я возьму для тебя у Сёта праздничное монцуки. Сегодня мимо нашего дома понесут паланкин из храма. Мы все выйдем смотреть.

— Как-то неловко выходить на улицу в праздник в чужой одежде.

— Что же тут неловкого? Ты ведь не у себя дома. Приехал в гости, ничего лишнего с собой не взял.

— Мне все равно, в чем выходить, но если ты считаешь, что так будет лучше, то я надену монцуки.

О-Танэ пошла к двери, но Санкити остановил ее.

— Что-то со мной творится, сестра. Сны странные снятся. Если у тебя есть шафран, завари для меня немного.

— Конечно, есть; что другое, а это найдется. Сейчас принесу. Когда матушка была жива, она иногда поила меня шафраном. Это питье для женщин, не для мужчин. Но и мужчинам бывает полезно его попить, — говорила она.

— И у мужчин иногда кровь начинает играть, верно?

О-Танэ ушла и скоро вернулась, неся в руках мешочек с лекарственной травой, чашку воды и монцуки, на котором был вышит герб торгового дома Хасимото. Положив красные лепестки шафрана в чашку с водой, она протянула ее Санкити.

— Расскажи, какие ты видишь сны? — попросила о-Танэ.

— Очень плохие, — ответил Санкити. — Один мой приятель рассказывал, что видит во сне красивые пейзажи. А мне все больше женщины снятся.

— Фи, глупости какие, — поморщилась о-Танэ.

— Что же делать, сестра?.. Поэтому я и попросил шафран.

— И ты видишь какую-нибудь знакомую девушку?

— В том-то и дело, что нет. Вижу я ее босиком. Бежит она за мной, а я от нее. Из сил выбиваюсь. Заскочил в какой-то сад, а деревья там часто-часто посажены. Я между деревьями и застрял. Стараюсь вырваться и не могу. А она вот-вот настигнет меня. К счастью, на этом месте я проснулся... Весь в поту.

— Ничего другого, конечно, вашему брату и не может присниться, — рассмеялась о-Танэ.

В комнату вбежала о-Сэн.

— Паланкин несут... Уже совсем близко, — крикнула она.

Женщины вышли за ворота. Весь городок был виден отсюда как на ладони. Голубая змейка Кисогавы делила его на две части. Санкити надел монцуки Сёта, несколько длинноватое, и вместе с Тацуо спустился вниз, к шоссе.

Когда процессия прошла мимо дома, о-Танэ позволила дочери со служанкой пойти посмотреть на гулянье, а сама вернулась в дом.

У входа в лавку стоял подручный Косаку. Прислонившись к косяку двери, он что-то тихо наигрывал на сякухати. Но и он скоро ушел. Во всем доме осталась одна о-Танэ. Тишина стояла как в монастыре. О-Танэ пошла в столовую, села у очага и стала ждать возвращения домочадцев.

На праздник съезжалась молодежь не только из соседних, но и из дальних деревень. Городок жужжал, как потревоженный улей. Но и в этот день всеобщего веселья о-Танэ почитала своим долгом оставаться дома и охранять семейный очаг.

О-Танэ сидела в столовой и вспоминала своего отца. Она часто вспоминала его. Когда-то дом Коидзуми Тадахиро находился в десяти ри от дома Хасимото. В другом конце долины. Там прошли детские годы о-Танэ. Ее отец был грузный человек, всегда носивший отутюженные таби. Он целые дни просиживал за письменным столом у себя в библиотеке, в которой росли пионы — его любимые цветы. Когда у него уставала спина, он звал о-Танэ и просил ее помассировать ему плечи. Тадахиро учил дочь каллиграфии, воспитывал в ней прилежание, бережливость, трудолюбие, любовь к ближнему. Внушал, что целомудрие украшает женщину; объяснял, в чем состоит ее долг.

И вот женщина, имевшая такого отца, сама стала матерью. У них с Тацуо есть сын, любимый сын Сёта. Но разве он слушает советы и внушения отца с матерью? С грустью и тревогой думала о сыне о-Танэ...

Во двор вбежал, напевая, мальчишка, возбужденный, с сияющими глазами, жестами и голосом подражая носильщикам паланкина. Схватил ковш и жадно выпил холодной воды. Вскоре вернулся Санкити. О-Танэ наготовила к празднику много вкусных вещей и теперь всех угощала. В столовую влетел Сёта, едва переводя дух.

— Мама, дай что-нибудь попить. Совсем горло пересохло. Только что разобрали паланкин. И феникса уже сняли. Вот когда начнется настоящее веселье. Ну, и погуляю я сегодня!

— Ты бы хоть поел немного, Сёта, — проговорила о-Танэ.

— Ну как, дядя, посмотрел? — повернулся Сёта к Санкити. — Понравился тебе деревенский праздник? Нрав у нашего бога грубый. Поэтому и несут его в таком паланкине. Потом в храмовой роще разнесут паланкин в щепки. А на следующий год строят новый, попроще, даже дерево не красят. Вот какие дела. А смотреть на эту забаву и бородатые дядьки выходят, завязав лицо полотенцем.