Семья

Выйдя из тюрьмы, Минору начал новое дело. Помог ему земляк, отец Наоки, который был крупным дельцом и имел большой вес на улице Дэмма-тё. Многие дела держались там на невидимых нитях его указаний. Желая помочь старому другу, он вложил в новое дело Минору довольно крупную сумму.

В дом Минору вела решетчатая дверь, над входной дверью на фронтоне красовалась вывеска с названием фирмы Коидзуми. В глубине небольшого дворика росло карликовое деревце, за которым ухаживал сам хозяин дома. Испив до дна горькую чашу бедности и унижений, Минору самому себе дал зарок — носить только хлопчатое кимоно — и решил во что бы то ни стало вернуть семье родовое имение: пашни, луга, лесные угодья. Этого требовала его собственная честь, этого требовала память предков. К тому же надо было расплатиться с долгами.

Сейчас мысли Минору были заняты браком Санкити. Партия была, на его взгляд, очень хорошая. Дело оставалось за Санкити. Его надо было как-то уговорить.

Санкити вернулся в Токио полный впечатлений деревенской жизни. С каким теплом и радушием относились к нему в Кисо! За два месяца он стал другом и советчиком семьи. С ним советовались даже о таком важном деле, как выбор невесты для Сёта. Войдя в прихожую токийского дома, он с грустью подумал, как неудобно и неуютно здесь жить. Маленькую комнатку налево занимал больной брат Содзо, который уже давно нигде не работал.

В углу гостиной спал грудной младенец. На веранде играла в куклы о-Сюн, племянница Санкити. Гостиная вела в столовую, дальше была кухня. Окошко на кухне выходило в проулок, сквозь бамбуковую штору виднелись дома напротив. На кухне стряпала о-Кура, жена Минору, и молодая служанка, девушка лет двадцати.

Время близилось к ужину. Минору сидел за столиком у самой жаровни и рассеянно слушал рассказ Санкити о жизни семьи Хасимото.

— Вот о-Танэ прислала подарок, — робко сказала о-Кура, протягивая мужу тарелку с запеченными в меду пчелами — изысканным деревенским кушаньем, которое привез Санкити.

Минору сурово относился к своим домочадцам. На людях он был мягок и тих, казалось, что он и комара не обидит. Зато дома он давал волю своему крутому нраву. Минору никогда не делился с женой своими планами, ни о чем не советовался. Он был такой с молодых лет и за долгие годы жизни, полной мытарств, нисколько не изменился.

— Как поживает о-Танэ? — спросила о-Кура, расставляя столики с едой.

Напротив Санкити сел Содзо, поджав под себя ноги.

— По-другому сядешь — еда в рот не полезет, — проговорил он. — Ох и давненько я не пробовал деревенской стряпни.

С этими словами Содзо принялся есть. Он не мог держать правой рукой хаси и управлялся левой при помощи ложки и вилки, купленных специально для него. Но и левая рука высохла так, что было страшно смотреть.

— Со-сан, у тебя, как всегда, хороший аппетит, — пошутил Санкити.

— Как всегда! — рассердился Содзо. — Ты удивительно вежлив, Санкити.

— Чего уж тут говорить, — вздохнула о-Кура. — Больной-больной, а ест — только удивляться приходится...

Содзо отнюдь не походил на бедного родственника, живущего из милости. Он никого не стеснялся, даже Минору. Минору укоризненно взглянул на него, но ничего не сказал. Он вообще почти не разговаривал с Содзо. «Где же мирный семейный очаг? » — эта мысль постоянно точила его сердце.

После ужина подали чай. Отхлебывая зеленоватую жидкость, Санкити начал было рассказывать о своей поездке.

— О-Сюн! — позвал дочь Минору. — Покажи дяде, как ты рисуешь.

О-Сюн ушла в гостиную и тотчас вернулась с альбомом для рисования и отдельными раскрашенными листами бумаги.

— Благодарение богу, о-Сюн ходит теперь каждое воскресенье к учителю рисования.

— Гм, начинать с орхидей! — удивился Санкити, перелистывая альбом. — В Европе иной метод обучения живописи. Ну, это ничего. Если о-Сюн любит рисовать, она непременно научится.

— Девочке больше пристало рисовать цветы, — заметил Содзо. — Ей вовсе не обязательно быть художницей.

Минору рассматривал рисунки дочери с нескрываемым удовольствием. Потом вдруг, захлопнув альбом, сказал, что хочет прогуляться, и тотчас ушел из дому. Он так и не поговорил с Санкити о сестре, о Тацуо. Он ничего не стал спрашивать, а Санкити, как младший брат, не мог сам заводить разговор.

В присутствии мужа о-Кура обычно не смела и рта раскрыть. Но стоило Минору уйти, как она тут же разговорилась. О-Кура, Содзо и Санкити были связаны тяжелой жизнью во время долгого отсутствия Минору. Само собой получилось так, что недалекая, слабохарактерная о-Кура и больной Содзо во всем полагались на Санкити.

— А ты уже поседела, — взглянув на голову невестки, сказал Санкити. О-Кура красила волосы, но они быстро отрастали и у корней были пепельно-серые.

— Минору говорит: крась себе на здоровье, только не при мне, — ответила о-Кура и, улыбнувшись, добавила, — да, вот я и стала старушкой. Это не очень-то приятно. Но чувствую я себя как в первые дни замужества.

— В первые дни замужества! Нет, ты просто восхищаешь меня! — воскликнул Содзо, насмешливо глядя на невестку.

— Нечего смеяться, — перебила его о-Кура. Она очень не любила Содзо, но в силу долголетней привычки разговаривала с ним, точно они были приятели.

— Послушай, Санкити, — начал Содзо, поглаживая левой рукой правую, которая была парализована. — Ну и комедия тут разыгралась без тебя. В один прекрасный день заявляется к нам какой-то господин в окружении многочисленной свиты, говорит, что он представитель богатого торгового дома Хатиодзи и хочет познакомиться с делом Минору. Ну, сейчас же на стол угощение. Поселился он в гостинице. И каждый день вел деловые беседы с Минору, понятное дело, в ресторане. Ну и началось: водка, гейши. Надо же расположить к себе человека. А что оказалось? Никакой он не представитель, а обыкновенный проходимец. Поел, попил вволю и исчез. И еще денег на дорогу у Минору вытянул, сказав, что по какой-то причине остался без гроша. Да, сильно оплошал Минору. А ведь при нем и Инагаки был. Идиотизм какой-то!

— Да, в более глупое положение мы никогда не попадали. У меня, как вспомню об этом, до сих пор все в душе кипит, — сказала о-Кура.

— Я ни во что не вмешивался, — продолжал Содзо. — Мое дело сторона. Но если так дальше пойдет, не представляю себе, что будет с домом Коидзуми.

— А как обстоит дело с машиной Минору? — спросил Санкити, чтобы переменить разговор.

— Я слышала, что она еще на заводе, проходит испытания, — ответила о-Кура.

— У нас очень большие долги. Вот и попадаем во всякие истории, желая умилостивить кредиторов, — вставил Содзо и, немного подумав, добавил: — Меня очень беспокоит Минору. Вдруг опять допустит какую-нибудь неосторожность. И опять нам придется охранять дом. Невеселое это дело.

Содзо страдал отрыжкой. Во время разговора он вдруг начинал причмокивать губами, жуя второй раз пищу, уже побывавшую в желудке.

Содзо мало что смыслил в делах, о-Кура и того меньше. Ничего вразумительного Санкити от них не услышал. Все рассуждения Содзо неизменно сводились к брюзжанию из-за мелочей: что-то больно роскошно жить стали, мебели сколько завели ненужной. О-Кура волновалась из-за служанки: та последнее время стала чересчур внимательной к своей внешности.

Разговор продолжался.