Сердце бога

Кроме Флоринского, он несколько раз – по инициативе Вилена – выпивал и болтал с Кудимовым. А однажды Вилен даже пригласил Иноземцева к себе домой – то есть, конечно, в квартиру Старостиных на Кутузовском проспекте. Без малого год, со дня убийства Жанны Спесивцевой, не был там Владик и не думал, что когда-нибудь снова окажется. После того, что произошло прошлогодней октябрьской ночью, они с Галей, не сговариваясь, решили все связи с Кудимовыми обрубить. Но не зря говорят, никогда не зарекайся. Вот и с Виленом (благодаря настойчивости последнего) Иноземцев задружился снова. А не стало рядом постоянной Гали – не погнушался, приглашение Кудимова в дом, где произошла трагедия, принял. И даже со старшим Старостиным, Федором Кузьмичом, нашел в себе силы двумя-тремя словами переброситься. Генерал в отставке оказался мил и приятен – словно и не было его угроз годичной давности, развеялись, как сон или туман. И все в квартире оказалось по-старому: сервант с трофеями и наградами, ковер на стене в спальне, солидный стол с зеленым сукном в кабинете генерала. И все та же домработница Варвара подавала все те же печеные пирожки с капустой и рисом-яйцами. Разве что не висели теперь на ковре в спальне Вилена и Леры острейшие грузинские кинжалы, одним из которых была убита Жанна.

И Лера (казалось бы, презренная убийца, должна со стыда сгореть, в монастыре затвориться!) никак не переменилась. Была она, как прежде, добродушной, высокой, немного нескладной, со своими неловкими медвежьими объятиями и сильным рукопожатием. Рассказывала свежие сплетни о том, что творится в ее «ящике» (тоже секретном и работающем на космос), обсуждала новейшие постановки в Театре сатиры и «Современнике». А на прощание сказала, обращаясь к супругу Вилену:

– Как хочешь, а мы, пока Гали нет (она, как и все прочие, была уверена, что Иноземцева продолжает коротать законный отпуск в Энске), обязаны взять над Владиславом шефство. Что это такое?! Наш товарищ совсем завял, ничего в жизни не видит, кроме своего кульмана и логарифмической линейки. Надо непременно вытащить его куда-нибудь, заставить вести культурный образ жизни.

Конечно, Владик подозревал (точнее, даже был уверен), что внимание к его персоне со стороны Кудимовых возникло неспроста. Они выбрали его как слабое звено, схватившись за которое можно (по словам Ильича) разорвать всю цепь, а именно – возникшее после убийства Спесивцевой отчуждение от этой семейки прежних друзей. Но сам себе Иноземцев возражал: «И пусть. Что ж, теперь всю жизнь Кудимовых бойкотировать? Они и без того пострадали, наверняка сейчас мучаются угрызениями совести, только не говорят». Владик мерил их по себе, но по поводу своего места в планах Вилена оказался прав. Не догадывался только, что максимальное расширение круга общения было профессиональным интересом и существенной частью нового задания Вилена.

Выполняя обещание, через неделю Кудимовы пригласили Иноземцева в Большой театр. «Пойдем втроем, – уговаривал его Вилен, – мне хоть выпить будет с кем в антракте, и не так тяготно этот балет высиживать, Лерка ведь от него без ума, и мне таскаться приходится».

Они оказались в ложе, в первом ряду, Лерка посредине, мужчины рядом, и она Владика шепотом по ходу представления просвещала: и кто такая Плисецкая, и с каких мест в театре лучше смотреть балет, и что означают жесты и па солистов. Иногда Иноземцеву даже казалось, что она начинала с молчаливого согласия Вилена неумело флиртовать с ним. И вообще, Кудимова со всей очевидностью наслаждалась его обществом: круг молчания прорван, бойкот снят, скоро к ней опять вернутся институтские друзья и подруги – Владик лишь первая ласточка. В антракте отправились в буфет, выпили бутылку шампанского, закусили бутербродами с черной икрой. А на выходе из буфета – Вилен под ручку с Лерой впереди, Владик чуть сзади – вдруг произошла встреча, которая вновь перевернула его жизнь. Нос к носу Иноземцев столкнулся – кто бы мог подумать! – с девушкой, с которой мысленно давным-давно простился навсегда, но о которой никогда не забывал, – с болгаркой Марией. «Мария, ты?!» – «Владислав?!»

Вилен с Лерой обернулись, увидели, что Владик кого-то повстречал, и, как воспитанные люди, не стали мешать, вернулись на свои места в ложе бенуара. Мария тоже была с кем-то из женского полу, но компаньонка так же скромно и молча отошла в сторонку. «Ты как здесь?! – воскликнул Иноземцев. – Приехала как туристка?!» – «О, нет, – засмеялась Мария, – теперь я учусь тут, Москва, аспирантура». Последовал неловкий разговор, в ходе которого Владислав пожирал свою старую знакомую глазами, и она его, как ему показалось, тоже. «Я работаю. Инженер», – сообщил он. «Ты вырос и стал еще больше хорошим, чем прежде». – ответила она. Прозвучал второй звонок. «Как мне найти тебя?» – взял быка за рога он. «Я проживаю Москва в общежитии института. Телефона я не имею, ты можешь теперь прийти, если хочешь». Он, конечно, подумал о секретчиках и режимщиках и подписках о запрете контактов с иностранцами, которые давал. Но, во-первых, кто об этом узнает, а во-вторых, Мария – болгарка, а это самая братская нам страна. Почти тот же СССР, или, как говорили, шестнадцатая республика. Разве случайно в народе присказка появилась: «Курица не птица, Болгария не заграница»? Но главное заключалось, конечно, не в этом. Он хотел видеть Марию, быть с ней. И она, не чинясь, достала из своей сумочки карандашик и черкнула на полях его программки адрес: Лефортовский вал, дом номер такой-то, корпус такой-то, комната триста пятнадцать. И добавила устно: «Приходи, вечер я часто дома, я проживаю с еще два русские коллега, но они вечер часто не бывают», – и послала ему новый незабываемый взгляд.

На всякий случай (береженого бог бережет) Владислав не стал говорить ни Вилену, ни Лере, ни кому бы то ни было третьему о своей нечаянной встрече. Программку свернул так, чтобы записанный адрес оказался ни для кого не заметен. На прямой вопрос Вилена, на кого он, мол, напоролся, отвечал: старая знакомая из Энска. А сам в ближайшую субботу, купив бутылку сладкого вина и торт, отправился из Подлипок в общежитие в Лефортово. Угрызения по поводу того, что он «секретоноситель» и подобные контакты ему строго возбраняются, постарался в себе подавить. Он ничего Марии не станет рассказывать, никаких тайн открывать, даже о месте своей работы не обмолвится. И никому из коллег, друзей, знакомых, разумеется, не будет признаваться, что имел недозволенные, с точки зрения режима, связи. А раз он промолчит, то об этом никто ничего не узнает, Москва большая, и с него взятки гладки.

* * *

Удивительно, но Мария в его душе и сердце почти немедленно вытеснила Галю. Свою супругу – да, он любил когда-то. Наверное. Он восхищался ее стройностью, живостью, силой и волей. Владик проводил с ней ночи – когда они были рядом, но его никогда (как он стал понимать только теперь) к ней не тянуло. Даже когда они расстались на четыре с лишним месяца, он ни разу не мечтал, что она с ним рядом, кладет голову на плечо, приникает в поцелуе. Когда Иноземцев только предположительно узнал про существование генерала, он испытал острейший приступ ревности. Но когда удостоверился, что соперник более чем реально присутствует в ее жизни – и тем более когда она ушла к нему, – вдруг ощутил к ней странный лед, неколебимое равнодушие. Да, Галя. Да, жена. Мать его сына. Но ему теперь стало совершенно все равно, где она, с кем и как живет.

Единственное – сына хотелось бы видеть. Но даже не обязательно сейчас, когда он совсем несмышленыш, а позже, когда с ним можно будет играть, заниматься и чему-нибудь учить. А Галя – она будто бы ушла из его жизни. Словно они и не прожили вместе целый год, деля постель и стол, в старом домике в Болшеве. Нынче он портрет молодой жены, который простоял всю весну и все лето на старинном дубовом серванте, вынес вон. И, сделав над собой усилие, все оставшиеся вещички ее спрятал с глаз долой в два чемодана.

А Мария… Она была приключением. Ему не хотелось ни пригласить ее к себе в режимный город, ни тем более когда бы то ни было жениться на ней. Но так было даже лучше. Потому что интереснее и острее. Привкус опасности придавал их встречам особую остроту.

Владик отправился к ней, в общежитие энергетического института, прямо назавтра после театра – как раз счастливо оказалась суббота, короткий рабочий день, и впереди воскресенье, выходной. И все получилось словно в сказке – даже еще лучше, чем представлялось ему в самых дерзких мечтах. Он прошмыгнул в компании парней, возвращавшихся в общежитие из кино, незамеченным мимо вахтерши. Поднялся на третий этаж. Постучал в триста пятнадцатую комнату. «Войдите», – раздался из-за двери голос с акцентом. Он отворил дверь. Вход в комнату отгораживала тыльная сторона платяного шкафа, на ней были кнопками пришпилены, для оживления интерьера, цветные репродукции из «Огонька»: Шишкин и Саврасов – получалась своего рода прихожая площадью один квадратный метр. В комнате Мария была одна. Она сидела в центре помещения, за столом, покрытым клеенкой, и читала толстый учебник с формулами и электрическими схемами. По углам стояли три панцирные кровати, застеленные байковыми одеялами, и три крашеные тумбочки. Комнату оживляла вазочка с гладиолусами – начиналась осень, а цветы в СССР продавались строго по сезону, и теперь было время гладиолусов (как май был временем тюльпанов). Второй уютной чертой оказался абажур с кистями над столом. Никто тогда не задумывался о крайней убогости подобной обстановки. В таких и еще худших условиях – в бараках, казармах и времянках – проживала большая часть советских людей. И даже будущие космонавты и секретные конструкторы из ракетных особых бюро.

Мария явно обрадовалась его приходу. Схватила чайник и помчалась ставить его на кухню. Вернулась с бурлящим, водрузила на подставку, порезала тортик, достала стаканы, тарелки, алюминиевые ложки, которые явно увели из местного буфета. «Что хочешь, чай или кафэ?» – спросила она, смешно выговаривая слово «кофе». «А ты?» – «Я кофе, чтобы меньше спать». – «Тогда и я». – «А мои соседки ушли на танцы». – «Когда придут?» – «Может быть, совсем не станут приходить». – «Хорошо бы». – «А почему ты хочешь их не видеть?» – кокетливо промурлыкала она. «Догадайся с трех раз», – хриплым от желания голосом проговорил он. «Какой ты нетерпеливый», – захохотала она. Он встал из-за стола и пошел накинул на дверь крючок. Она запахнула ситцевые шторки.

– Ты очень быстро все получил, – сказала она потом, поводя по его голой худой груди пальчиком. – Знаешь, почему?

– Не-ет, – довольным, сытым голосом протянул он. У Владика после отъезда из Энска не было женщины, и он успел забыть, как это прекрасно. Вдобавок Марию не приходилось уговаривать. То, что она делала, явно доставляло ей удовольствие – и это составляло разительный контраст с Галиной, а кроме жены, ему сравнить Марию было не с кем. Да, с ней ему нравилось больше, и он сейчас не испытывал никакого стыда.