Сердце бога
Шрифт:
Наверное, если бы на месте Владика (или хотя бы рядом с ним) был старший товарищ, которому он доверял (вроде Флоринского)… Или умная женщина… Или стреляные воробьи и пуганые вороны (типа матери и отчима Аркадия Матвеевича)… Они бы наверняка усомнились в сведениях, сообщенных Виленом. Иноземцев тоже задумался, но… Сердце советовало ему, шептало, приказывало: «Поверь!» И он поверил.
Он пригласил Марию, и они встретились в метро «Белорусская». Познакомились с Виленом и Лерой и вчетвером сходили на «Пять вечеров». «Современник» тогда еще не имел собственного здания, ни на Чистых Прудах, ни даже старого, на Маяковке, и кочевал по съемным залам. В тот раз играли в концертном зале гостиницы «Советская».
До спектакля и после него Вилен и Лера были очень милы. Они оба старательно очаровывали Марию. Кудимов даже принялся ухаживать за ней: флиртовал, рискованно шутил, жал ручку. А Лера, как ни странно, вовсе не ревновала, а, напротив, снисходительно поглядывала на шалости супруга и степенно беседовала с Иноземцевым. Мария тоже воодушевилась: много смеялась, шутила, кокетничала с Кудимовым. Но Владика ее внимание к Вилену не задевало. Напротив, радовало, что девушка в ударе и ей явно доставляет удовольствие и общество, и спектакль. Владик даже обратил внимание, что русский ее намного улучшился, и теперь вряд ли кто-либо посторонний смог бы с уверенностью сказать, что она иностранка. Наверное, думали, что она из Прибалтики, а может, из Молдавии или с Западной Украины. А тот, кто в акцентах не разбирался, мог бы решить, что она из Закавказья или Средней Азии.
После спектакля не хотелось расставаться, решили пройтись по вечерней Москве. Дошагали до самой Маяковки. Девушки схватили друг друга под ручки и шли парочкой, о чем-то вполголоса сплетничали, временами хихикая, как закадычные подружки. Вилен с Владиком степенно шествовали сзади, обсуждали серьезные вопросы: возможно ли, к примеру, всеобщее и полное разоружение? Или империалисты так и не согласятся пойти на него? А как сложится судьба освобождающихся народов Африки? Станут ли они социалистическими в самом ближайшем будущем или на это понадобятся десятилетия?
На прощание девушки даже расцеловались, и Лера строго сказала, как о чем-то, что не подлежит обсуждению:
– Итак, решено. В следующую субботу вы двое – у нас. Мои родители, как всегда, отъезжают в выходные на дачу, и мы вчетвером чудненько посидим за сплетнями и пирогами. Вдобавок Мария обещала научить меня танцевать рок-н-ролл – правда, Мими?
– С удоволствием! – радостно откликнулась та. И лишь по тому, как она огрубляла мягкие согласные, можно было вычислить, что она болгарка (но распознать это смог бы лишь знающий человек). Владик совершенно расслабился и тоже развеселился. У него отлегло от сердца и на душе стало радостно, как в детстве. Оказалось, что тайна и ответственность, переложенная с собственных плеч на плечи еще двух друзей, совершенно перестала быть тяжким грузом! Да и Мария вся сияла в кругу вновь обретенных советских приятелей – Иноземцев давно, с фестиваля трехлетней давности, не видел ее такою, и ее преображение ему тоже нравилось. Ура! Они со Стоичковой – нормальная, обычная московская пара! И могут гулять по улицам, ходить в театр и встречаться с друзьями – как тысячи столичных парочек! А потом они, вероятно, даже смогут пожениться!
Возвращение в общежитие (Владик, разумеется, отправился Марию провожать) – сначала на метро до «Лермонтовской», а потом на двадцать четвертом троллейбусе – тоже вышло сладким. Они держались за руки (целоваться или обниматься в общественном месте, даже поздно вечером, в ту пору представлялось совершенно неприемлемым). Неприметная ласка даже сильнее нравилась сейчас Иноземцеву, чем лежание с ней в постели, ведь настоящее, не вымученное или тайное свидание случилось у них в первый раз после лета пятьдесят седьмого.
Как и предвещала Лера, родителей – экс-генерала и парторга Старостина и его супружницы Ариадны Степановны – дома не оказалось. Куда-то отослали и прислугу
Варвару.Молодежь чудесно посидела вчетвером. Уминали пироги, приготовленные бабкой Варварой, дегустировали коньячок и чачу, привезенные в подарок тестю из Тбилиси. Учились танцевать под руководством Марии, оказавшейся чрезвычайно пластичной, полузапретный рок-н-ролл. Курили американские сигареты «Кэмел» из золотого портсигара Старостина. И Вилен, и Лера, и Мария, и сам Владик были в ударе. Хохмили и хохотали наперебой. Вечеринка, словом, удалась – за исключением одного известия, которое хозяин сообщил Иноземцеву шепотом, практически во время шапочного разбора. Они курили по последней американской сигарете на балконе с видом на проспект, когда Вилен сказал:
– На полигоне в тяжелую автомобильную аварию попал Флоринский. Его перевезли в Москву, в госпиталь Бурденко. Он находится в крайне тяжелом состоянии.
Впоследствии Иноземцев не раз задавал себе вопрос: знал ли Вилен тогда, что в действительности произошло с Флоринским? Иногда ему казалось, что да, иной раз – нет. Но то, что ни один простой советский человек не ведал в те дни, что случилось на Байконуре двадцать четвертого октября шестидесятого года, – это факт. Что там говорить, если из десятков тысяч работников секретной «королевской шараги» в курсе оказались лишь единицы. А сам Владик о том, что на самом деле случилось, услышал только через пару месяцев, когда сам оказался на Байконуре. И то лишь слухи, ничего официального. Однако в военном городке скрыть адскую вспышку в пустыне, а потом братскую могилу в городском парке оказалось невозможно…
…Ночь после вечеринки у Кудимовых он провел в общежитии у Марии. Как оказалось впоследствии, это была их последняя ночь. Однако в тот вечер грядущую разлуку ничто не предвещало. Как и после спектакля, он поехал провожать болгарку – и остался у нее. Девушка опять договорилась с соседками, чтобы они не ночевали дома. Слава богу, их не приходилось особенно упрашивать: иногородние аспирантки, далеко не самые, по тогдашним понятиям, юные (лет двадцати семи), они вовсю использовали возможности Москвы, чтобы организовать наконец свою личную жизнь.
Общежитие засыпало поздно и рано просыпалось. До двух-трех ночи (особенно перед выходным) по коридору бродили люди, громко разговаривали, смеялись. В семь-восемь пробуждались ранние пташки. Приходилось шептаться и зажимать друг другу рты в самые отчаянные моменты. На кухню или в душ надлежало путешествовать в конец коридора. Чтобы помыться, не преодолевая притом марафонские дистанции, Мария с вечера запасалась кастрюлей горячей воды и тазиком.
Около семи утра Владика разбудил галдеж в коридоре. Он разлепил веки и увидел, что Мария сидит, завернувшись в свое одеяло, поперек чужой застланной койки – и плачет. «Что с тобой?» – спросил он испуганно.
– Ничего, пустяки, ерунда, не обрыщат внимание.
Он встал, присел рядом. Ее поведение сейчас настолько контрастировало с веселым состоянием духа на вечеринке у Кудимовых, что ему со сна даже показалось, что она тоже откуда-то узнала, что случилось с Флоринским, и заранее его оплакивает.
– Что случилось, милая Мими?
– Ах, Влади! – вдруг горячим шепотом выдохнула она. – Неужели ты не разбираш? Они никогда не дадут нам с тобой быдат заедно – быть вместе! Не позволяват!
– Кто они? – туповато спросил он, хотя это и так было понятно.
– Началныцы! – почти выкрикнула она.
– Почему? – рассудительно проговорил он. – Напротив, я слышал, что сейчас может начаться послабление в режиме секретности. К тому же ведь ты не американка. Ты из Болгарии, а это самая братская к нам страна.
– Ах, Влади, аз не вярвам! Я не верю! Това няма да быде. Не будет того.
– Перестань, Мари, тебе в Москве учиться еще три года. Вот увидишь, за это время мы что-нибудь придумаем.
Она безнадежно покивала головой.
– Нет. Я не верю. Аз не вярвам. Имам плохо предчувствие. Нас разлучат.