Сердце Скал

Времени в катакомбах не ощущалось совершенно, и Ричард стал отсчитывать секунды по шагам. Способ был неудачный: он много раз сбивался, забывая, какую именно минуту отмеряет. Дойдя с грехом пополам до часа, юноша принялся звать Гиллалуна: сначала осторожно, затем громко, во весь голос. По каменным туннелям загуляло эхо: то протяжное и горестное, как стон, то истерично-надрывное, как смех сумасшедшего.

— Гилл! — кричал Ричард. — Это я! Ты слышишь меня?.. Отзовись!..

— И-и-и!.. Я-а-а!.. Я-а-а!.. И-и-и!.. — завывало эхо.

Один раз в этих бесплотных воплях Дику почудился слабый ответ Гиллалуна, и он бросился вперед с возгласами радости. Его надежда прожила недолго: догадавшись остановиться и помолчать с минуту, Дик понял, что по-прежнему слышит лишь искаженное отражение собственных криков. Лабиринт обманывал его: разные горные породы передразнивали его голос каждая на свой лад. Дик обмер от ужаса, осознав, что это означает. Если теперь эхо звучит иначе, то сейчас он находится совсем не в тех коридорах, по которым уводил погоню от своего верного слуги! Вероятно, в темноте он сворачивал не в те туннели и сильно отклонился от места, где оставил телохранителя. А может быть, тот исполнил его приказ и отправился в Молло, надеясь найти там все необходимое, чтобы вытащить своего герцога из каменных трущоб?

Ричард остановился, не зная, на что решиться: или продолжать движение, или попробовать вернуться и начать все заново. Чернильная тьма, обтекавшая его при ходьбе, теперь словно сгустилась вокруг и обступила его со всех сторон, как плотная холодная вода. Едва открыв рот, чтобы в очередной раз позвать Гиллалуна, юноша мгновенно захлебнулся потоком мглы, хлынувшей прямо в легкие. Он зашелся кашлем, привалясь спиной к невидимой стене коридора. Проклятье! Слишком богатое воображение – вечное его наказание – сыграло с ним злую шутку.

Нужно было идти. Оставаясь на месте, он обрекает себя на холод и панику. И Дик снова двинулся вперед, таращась во тьму больными от напряжения глазами. Туннели все тянулись и тянулись, однако комнат вроде аркосолия больше не попадалось. Юноша продолжал упорно поворачивать влево, хотя все больше сомневался в правильности принятого решения. Теперь ему начало казаться, что проходы сделались уже и стало заметно холоднее. Проклятое воображение опять готовило ему ловушку. На самом деле, все оставалось по-прежнему, ведь он, как и раньше, лишь едва касался плечом противоположной стены, а озноб был следствием долгого лежания на полу без сознания. Дик принялся энергично растирать тело руками и топать ногами в монашеских сандалиях, продолжая время от времени звать Гилла.

Эх, как, должно быть, сейчас хорошо наверху!.. Какая чудовищная жара наверняка стоит над Старогальтарской дорогой! Неподвижный зной висит в воздухе, а от беспощадного солнца просто темно в глазах – совсем как сейчас. Даже привычные местные жители стремятся после обеда укрыться под шаткими навесами своих ветхих домишек. Что уж говорить о них, северянах! Не будь на голове у Дика монашеской шапочки, его бы точно хватил солнечный удар. Ну и пекло!

Ричард поймал себя на том, что, пытаясь сосредоточиться, закрыл глаза. Это было недопустимо: так он мог пропустить какой-нибудь случайно мелькнувший отблеск, слабый намек на спасение. Тем более, что попытка использовать силу воображения не во вред, а во благо не помогла: оно успешно пугало, но совершенно не грело.

Сколько же времени прошло с тех пор, как он вышел из аркосолия? Сколько еще ему придется блуждать в одиночестве в кромешном мраке, стуча зубами от холода? Девять хорн по прямой – это много менее дня пути. Но сколько остается до Молло, если ходить кругами по этому проклятому лабиринту? Сутки? Двое? Может быть, он вообще ходит кругами? Нет, ведь ему больше ни разу не встретилось комнаты. Прежнюю он наверняка узнает на ощупь: ведь падая, он отбил куски лепнины, и они так и остались валяться на полу между арками. Нет, он, безусловно, движется вперед, только не способен оценить, какая часть пути пройдена. Опасность в этом двоякая: он может отклониться от Молло, а может и пройти мимо…

«Хорошо, что есть пока не хочется», – рассеянно подумал Ричард. Случайная эта мысль тут же как будто встряхнула и разбудила весь его организм, и он с ужасом почувствовал, как пересохло у него во рту. Создатель с ним, с голодом, но жажда! Ему и сейчас-то хочется пить, а что же будет дальше?

— Гилл! — требовательно крикнул Ричард, должно быть, уже в сотый раз. — Гилл, ты меня слышишь? Ты здесь? Отзовись!

На сей раз не ответило даже эхо. Казалось, что под сводами лабиринта затаилась давящая глухота. Дик вздрогнул как от дурного предчувствия.

Нет, он должен надеяться, что Гиллалун и впрямь ушел. Истинно добрый господин не захочет, чтобы верный слуга блуждал в этом преддверии Заката в поисках заплутавшего хозяина. К тому же Дик сам велел ему идти в Молло.

Как сказал когда-то кардинал Левий? «Вы должны рассчитывать только на себя».

Юноша почувствовал, как в его сердце потихоньку закрадывается страх, а следом за страхом – злость. Неужели же ему суждено погибнуть здесь, сдохнув от жажды и холода в древнем заброшенном могильнике?! А как же матушка? Как же маленькие сестры, оставшиеся без главы семьи? А его люди – соратники отца, дворяне его рода, офицеры, арендаторы и вассалы? Что станется со всем Надором, если он не выйдет отсюда наружу? Быть того не может, чтобы святой Алан не помог ему! Разве станет мученик равнодушно смотреть, как нелепо умирает последний из его потомков? А святой Гермий? Разве он не послал Дику свою гончую на выручку, как и предвещал добрый аббат Канио?

— Рамиро! — крикнул Дик наугад в темноту.

Голос его тут же замер, словно прихлопнутый надгробной плитой.

«Рамиро остался в твоем бреду», — насмешливо ответил Ричарду Чужой из глубины сознания. — «Не обольщайся: ты и сам превосходно знаешь, что никакой собаки не было».

— А кто же тогда отогнал бандитов? — спросил Ричард вслух. — Рамиро и только он! Значит, собака была.

«Бандиты сбежали, испугавшись обвала», — возразил Чужой лениво. — «Они не видели собаки, и ты это прекрасно помнишь».

— Это обвала не было, а не Рамиро, — не отступался Дик, все еще хорохорясь. — Если б аркосолий завалило, мы бы с тобой сейчас не разговаривали!

Чужой так и зашелся в приступе безудержного хохота.

«Напротив!» — любезно пояснил он, давясь от смеха. — «Ты ведь уже подозреваешь истину, не правда ли? Ты умер, Ричард. Ты умер под тем обвалом. Все, что с тобой происходит сейчас – посмертие».

Ричард зябко поежился, но это неприятное физическое ощущение внезапно придало ему уверенности. Скривившись от головной боли (от хохота Чужого у него разнылось в висках), он презрительно пробурчал сквозь зубы, словно говоря с наглым холопом:

— Стало быть, я мертвец? Почему же тогда я чувствую себя так погано, словно я живой?

Чужой сгинул, ничего не ответив. Ричард обозлился: последнее развлечение – говорить с голосами в собственной голове – и то отобрали! С досады он с силой стукнул кулаком по стене. И тут же зашипел от боли: ребро ладони пришлось на острый угол очередной памятной доски. Ругаясь вполголоса, Дик принялся растирать ушибленное место. Хоть одно хорошо: знать, что жив на самом деле. Но все же почему, почему, с горечью спросил себя юноша, такие, как Ворон, никогда даже не преткнутся о камень ногою своею, а герцогу Окделлу вечно везет, как утопленнику? Почему каждое решение, которое он принимает, каждый поворот, который он выбирает в этом кошкином лабиринте, неизбежно ведет его к погибели? Разве Создатель не справедлив и благ, как учил его отец Маттео? Разве не любит он всех людей, как родитель равным образом дорожит каждым своим ребенком?.. Внезапно Дику вспомнилась старуха Майрет, мать его конюхов Тони и Дейва, которая со всем крестьянским простодушием делила свое многочисленное потомство на «фавуритов» и «окаянных». Бедняга Тони относился к последним, и поэтому Дик взял его с собой в Олларию подальше от фурии-матери. Что, если вопреки словам отца Маттео, и сам Создатель недалеко ушел от глупой надорской бабы?.. Ричарда даже замутило от кощунственности такого предположения.