Сердце Сумерек

— Для начала им придется переступить через меня, — с мягкой, но зловещей улыбкой сообщил Хадалис.

— Даже ты не справишься с проклятыми, — процедил сквозь зубы Граз’зт. — Невозможно победить тех, кого не убить.

С горем пополам мне все-таки удалось сесть. Правда, пришлось вцепиться в голову обеими руками, чтобы она не треснула от вспышек нового звона. Все хорошо, Маша, все нормально, и не из такого болота выбирались.

— Как давно это с ней? — Граз’зт продолжал смотреть на меня так, словно я какая-то проказа. Кажется, даже порча на мне не отвратила его так сильно, как вот эта вскрывшаяся правда.

— С тех пор, как ты привез Данаани из Безмолвных пустошей, — без заминки ответил Хадалис, как будто ждал этого вопроса. — С того самого проклятого времени, как ее украла Мрачная песня.

— Я вернул принцессу домой целой и невредимой.

— Это ничего не меняет. Она пробыла в плену три дня и одним Десяти известно, что эти фанатики с ней сделали. Не сомневаюсь, что и ты оказался там совсем не случайно.

— Хочешь сказать, что я в сговоре с Мрачной песней?

— Хочу сказать, что ни единому слову крэсов нельзя верить.

Пока эти двое мерились мускулами и упражнялись в неизящной словесности, я попыталась переварить услышанное. В памяти сразу всплыли образы из прошлого, где маленькая принцесса и Граз’зт были в саду Владыки Небесного трона. Точно, они же были в бинтах. Наверное, об этом и говорит Хадалис: какие-то фанатики из Мрачной песни — наверняка так называется их культ — украли Данаани и продержали в плену три дня. Потом по какой-то случайности там оказался Граз’зт, отвоевал принцессу и вернул ее домой. Ему это стоило того уродливого шрама на животе и ребрах, а вот чего это стоило Данаани?

— Я бы с радостью затолкал эти слова тебе в глотку, крылатка, — с убийственным спокойствием сказал Граз’зт, — если бы был уверен, что моя странная женушка от этого не пострадает. Но, насколько я понимаю, ты неплохо пристроился у нее под юбкой.

Рогалик кивнул на наши с Хадалисом метки.

— Пожалуйста, замолчите оба, — попросила я.

Надо же, подействовало. По крайней мере, спорщики перестали обмениваться шпильками и, наконец, вспомнили о моем существовании.

— Я не знаю, что это такое, — сказала я чистейшую правду. — Без понятия, как оно действует. Твои родственнички вломились в спальню и угрожали мне побоями. Я разозлилась и… Оно получилось, само собой. Хотя ты мог бы появиться и на минуту позже, чтобы не лишать меня удовольствия поджечь задницу маленькой рыжей дряни.

— Ее зовут Хи’ла, и она моя сестра.

— Да пусть ее зовут хоть Пуп земли, — отмахнулась я. В моем продвижении наметился прогресс: еще немного и смогу встать. — Она сказала, что парочка ударов сделают меня более покладистой. Не знаю, входит ли эта процедура в стандартный набор гостеприимства или распространяется только на твою жену, но я никому не позволю себя обижать. Поэтому, твое рогатое величество, проведи-ка работу со своими чокнутыми родственничками, потому что в следующий раз мне точно никто не помешает.

Вы бы видели лица этой парочки. И «светлый» и «темный» уставились на меня во все глаза, и на какое-то время в спальне поселилась звенящая тишина. Вот так я поняла, что сделала то, чего Данаани никогда раньше не делала — показала характер.

Граз’зт уже открыл рот, чтобы что-то сказать в ответ на мою гневную тираду, но его опередил страшный грохот за дверью.

— Проклятье! — выругался Рогалик и прокричал: — Впустите их!

Дверь тотчас открылась, пропуская в комнату идущего впереди Тан’туна и шестерых закованных в глухие черные доспехи фигур. Черные выглядели как ожившие стойки с броней из исторического музея, с той лишь разницей, что в глазных прорезях их шлемов ярко полыхали два красных огня.

Бравада бравадой, а мою храбрость как ветром сдуло. Я затравленно перевела взгляд с Хадалиса на Граз’зта, а потом — на непривычно хмурого Тан’туна.

— Отец приказал взять ее под стражу, — сказал темноглазый близнец моего мужа. — Мне… жаль, Граз’зт, но ты знаешь, что так будет лучше.

На секунду мне показалось, что Рогалик уступит. Ну, а что он мог сделать против воли Темнейшего владыки Абаддона? Тем более, не станет скрещивать оружие с собственным же братом и теми черными, на которых мне даже смотреть страшно. А у Рогалика, кстати, и оружия при себе никакого нет. Конечно, Хадалис почти наверняка не позволит им и пальцем ко мне прикоснуться. И все же?

Я скосила взгляд на свои пальцы, попыталась вспомнить те ощущения, которые разбудили во мне эту, как она тут у них называется… аркану. Если придется удирать со всех ног, то парочка фокусов мне бы не помешала.

— Лучше для кого? — поинтересовался Граз’зт, взглядом пересчитав всех «железяк».

— Не дури, — ответил Тан’тун.

— И в мыслях не было, — отозвался Граз’зт. — Дурите тут, по-моему, все вы. Идете на поводу у баб, которых давно пора хорошенько выпороть за неумение держать рты закрытыми.

— Ты будешь оспаривать слова Тир’зы? И Хи’лы? И остальных?

Граз’зт скрипнул зубами, оглянулся на нас с Хадалисом. Мой верный гард сделал шаг вперед, загородил меня широкой спиной. Спокойнее, мне конечно, стало, вот только вряд ли это имело хоть какое-то значение для визитеров. Граз’зт говорил, что их невозможно убить, но, возможно, он преувеличивал ради острастки?

— Данаани — моя жена. А это — мой дом. И я никому не позволю указывать мне, что делать, пока этот умник находится под защитой моей армии, наслаждается теплом моего огня и жрет, задница свирша, мою еду. Даже Темнейшему.

Тан’тун, помедлив, кивнул, соглашаясь с аргументами. Но уходить все равно не спешил.

— Граз’зт, ты же понимаешь, что забытую аркану нельзя использовать. Каким бы образом твоя жена не сделал то, что сделала, она не имеет права жить среди нас. Она опасна.

— Не опаснее балаболок, — огрызнулся Рогалик.

— Предлагаешь мне вернуться к отцу и в качестве аргумента передать все слово в слово? Уволь, братец, я не самоубийца. Понимаю твое желание защитить ее после всего, что случилось, — Тан’тун тяжело выдохнул, — но против некоторых законов не можешь пойти даже ты. Особенно ты.

— А тебе не все ли равно? Я сразу стану нелюбимым строптивым сыном — и ты получишь вожделенную корону.

— Не таким способом. Я буду лучшим правителем, чем ты, мы оба это знаем. Мне не зачем ждать, пока ты оступишься, чтобы напомнить об этом отцу. Я предпочту хотя бы попытаться отговорить тебя от наибольшей глупости, какую ты только можешь сделать. Но если ты не прислушаешься — что ж, моя совесть будет чиста.

«Вот уж кто родился с даром заговаривать зубы!» — не могла не восхититься я.