Сердце твари
Шрифт:
Священник был немолод. Ночь, проведенная в монастырских застенках, еще добавила ему возраста. Будто перед Дальгертом глубокий старик.
Руки с вывернутыми суставами висели плетью вдоль тела. Но стоял священник сам. Его лишь чуть поддерживал молодой схармат, и был от этого явно не в восторге.
А вот глаза монаха смотрели остро и внимательно.
Даль не знал, что сказать. Зря он вообще сюда пошел. Чтобы время потянуть? Смешно.
– Знак Спасителя… возьми. Передай…
Дальгерт протянул руку, вытянул на свет висящий на шее священника массивный деревянный символ. Не было на нем ни единого камушка,
– Кому?
– Тому святому отцу… лысому… который терпеть не может своих учеников… передай, что луна ушла… серая…
– Как его зовут?
– Передай, я раскаиваюсь.
«Кому? Кому передать? Какому святому отцу? – Мысли Дальгерта метались, а руки меж тем очень осторожно сняли с шеи священника знак и поднесли к губам. – То я делаю? Нет? Хедин, что дальше?»
– Я передам.
– Главное теперь – не промахнись.
Последнее он сказал твердо. И с какой-то такой интонацией, что Дальгерт без слов вернулся к кафедре. Взял арбалет. Не промахнись…
Дальгерт не видел, как сорвалась толстая арбалетная стрела, но слышал, как выдохнула толпа. Он знал, что не промахнется.
Не промахнулся и во второй раз, и в третий.
– Ну, вот и все, – довольно сказал старик. – Теперь дай поупражняться другим…
– Я вижу еще одного священника, – очень тихо сказал он. – Убежал, поменял сутану на одежду горожанина. Зовут брат Евхарт. Вон он стоит, в первом ряду. Единственный, кто положил руки на помост.
– Ты его ненавидишь?
– Да. Согласитесь, это очень маленькая просьба…
Евхарт почему-то в тот момент стал средоточием всех зол.
Старик незаметно подозвал распорядителя, шепнул ему что-то.
– А ты садись, садись пока. Тебя позовут.
Даль, ничего не видя перед глазами, сел. Уж лучше бы сегодня казнили его самого…
Руку кололо. Он опустил взгляд: святой знак. Стрела, перечеркнутая крест-накрест. Как он сказал? Передай тому святому отцу, который ненавидит своих учеников… Не Евстатиану же. Евстатиан не лысый. И уже умер…
Он говорил, как будто хотел скрыть от старика и второго схармата имя священника. Зачем скрывать?
Вопросы всплывали и так же медленно ложились на дно. Дальгерт даже не пробовал искать на них ответ. Словно это был уже не он, а какой-то совершенно другой человек. Священник из госпиталя, Даль не знал его имени и теперь уже не узнает, все время вставал перед глазами. Что означает – луна ушла? Почему он раскаивается? В чем?
Когда замертво упал третий священник, Ильра поняла, что стоит, закрыв лицо ладонями, и все равно смотрит. Ни отвернуться, ни убежать, как в дурном сне. Всего минуту назад она еще надеялась… почему-то надеялась, что в этом человеке осталось хоть что-то от прежнего Даля. Того, который пришел в «Воронье гнездо» чуть больше двух лет назад. Веселый, нищий, открытый. А может, он уже тогда умел предавать? Так же спокойно и деловито, как сейчас предавал слуг Спасителя?
Она смотрела, как уверенно, медленно Даль подошел к черному старику, обменялся с ним несколькими словами, положил оружие. Сел.
Неужели он не понимает, что только что сделал? И ради чего? Неужели только ради того, чтобы спасти свою никчемную продажную шкуру?
Виски ломило, не было ответа на вопросы. Одно желание –
перестать видеть… и слышать… забыть. Оставить в памяти только того, прежнего…Вот поднялся со скамьи еще один человек. Тоже взял арбалет. Вывели троих арестованных. Эти вели себя иначе, чем монахи. Пытались вырываться, корчиться, охрана их удерживала с трудом. Одного такого буйного они даже приковали к стене цепями, чтобы не мешал целиться непривычному горожанину…
Толпа замерла в ожидании.
И в этот момент тишины она очень ясно услышала тихий оклик:
– Ильра! Ильра Зэран! – позвал кто-то рядом изумленно и радостно.
Обернулась. Неподалеку от нее стоял человек, которого она не видела уже лет пять или шесть. Человек, когда-то в одночасье пропавший из города. И вот вернувшийся в тот самый момент, когда ей уже казалось – в мире остались только одни чужие, незнакомые люди.
– Лек! – прошептала она, мгновенно забыв о том, что творилось на помосте. – Лек…
Он сделал шаг навстречу. Улыбнулся неловко и сразу покраснел. Как в юности, покрылся пунцовыми пятнами.
Он протолкался к ней, положил руки на плечи. Она пошатнулась – если бы не толпа, давно бы, наверное, упала. Лек поддержал, неловко обнял.
Она улыбалась сквозь слезы, чувствуя невероятное облегчение. Наконец рядом снова есть кто-то, с кем можно поговорить, кто не обидится на ее нечаянную прямоту, кто помнит ее еще ребенком…
В те времена Лек жил по соседству. Это он когда-то первый угадал в ней талант мастера Слова и научил, что сделать, чтобы ее игрушки двигались.
Лек был намного старше, лет на пять. Но почему-то сверстники его недолюбливали. Ильра не понимала причин этой жестокости и часто его жалела.
Когда ей исполнилось пятнадцать, он пытался ухаживать за ней, но как-то неловко и отстраненно, словно по обязанности. Все больше пропадал в сарае, который гордо именовался мастерской.
А отец говорил: «Ох, дочка, поосторожней ты с этим парнем, что-то с ним не так».
«Не так» было много чего. Но Лек притаскивал откуда-то книги, и показывал ей разные хитрости мастерства. С ним не было скучно.
– Ильра! Живая! Я, как увидел, что гостиницу сожгли, не надеялся уже…
Она молчала, позволяя уводить себя из толпы.
Там, за спиной, кто-то кричал с помоста:
– Прошу вас… нет! Пусть стреляет монах! Пусть стреляет монах!
Там гудела толпа, и что-то выкрикивал распорядитель.
У Ильры кружилась голова, ей было уже не важно, куда и с кем она идет. Лишь бы отсюда. Лек вел ее сквозь толпу и настойчиво говорил что-то. Но разобрать удавалось лишь немногие слова.
– Ну… мы потом поговорим, ладно? Знаешь, что? Пойдем сейчас ко мне? Отдохнешь. Расскажешь, как жила. Ну? Соглашайся? Или…
Лек помрачнел, остановился. Заглянул в ее глаза:
– Ильра… у тебя семья, муж?
– Нет.
– Тогда пойдем. Пойдем-пойдем. У меня и вино есть…
Он снова повлек девушку в сторону от помоста, от ужаса и смерти. Вопросов больше не было. Сил – тоже. Усталость и болезнь сделали свое дело – Ильра не глядела по сторонам. Она и ноги-то переставляла с трудом…
В миг тишины, в то мгновение, когда вся площадь замерла не то в ужасе, не то в предвкушении новой смерти, Дальгерт услышал оклик где-то совсем близко: