Сердце жизни. Книга шестая

Я поджала губы, пытаясь справиться с всколыхнувшимся в душе негативом. Настолько злой и обиженной я себя, кажется, не чувствовала никогда.

– Я хочу сейчас, – не выдержала напора я.

Папа отреагировал спокойно, можно сказать, привычно для общения со мной – так я разговаривала с ним часто. Очень много требовала и мало чего терпела. От этого в уже взрослом и осознанном сознании было гадко.

– Разве я могу отказать такой милой девочке? – деланно и с улыбкой рассмеялся он, – скажу, чтобы она искупала тебя, паучок.

Лицо вытянулось от удивления. Однако… моментально вернулось обратно. Потому что он был таким всегда – потакающим практически любой моей «хотелке. Не зависимо от дня, окружения и места.

Жестокий Лорд, глава закрытого и жуткого клана Варг, сильнейший волк всех стай прогибался под желания собственной дочери так, будто о его вспыльчивости и стойкости убеждений не ходили слухи, один страшней другого.

– Почему ты мне разрешил? – вырвалось у меня.

Я никак не могла понять такого его поведения. Ведь оно было только в отношении меня – остальная стая, которая в какой-то степени была для него семьей, не могла похвастаться подобным.

Отец удивился. Нахмурил брови в крайней степени задумчивости и ответил, как мне показалось, честно:

– Потому что не хочу, чтобы ты обижалась, – он остановил коня, аккуратно застегнул даже верхние пуговицы рубашки, чем запечатал мне обзор, и сошёл на землю.

Я же осталась задумчиво ковырять пальцем прорезь между двумя пуговицами.

Логичный, конечно, ответ. Но не говорящий вообще ни о чем. Что навевало на некоторые мысли. Интересно, это принципиальное отношение к женщинам или к тем, кто дорог? И сразу ответ, выскочивший из подсознания – ко вторым. Маму он почти всегда презирал, пусть и старался не показать этого мне. К той же Нире относился безразлично, а Тини для него была пускай и не равной мне, но достойной уважения. Не знаю только, любимой ли. Можно ли вообще любить отцовской любовью дочь собственного друга? Даже если её матерью была та, кого ты любил.

– Спасибо, папа, – шепнула я, зная, что с его волчьим слухом он обязательно услышит, – и я тебя тоже люблю.

Я практически почувствовала его улыбку, когда мы уже шли к моему шатру. Над головой вмиг стало темно – свет лился только спереди. Отцовские же слова были всё ещё с улыбкой, хоть и не ко мне:

– Купальные принадлежности для Лесси, – приказ к моим нянькам, – и приведите ашерру.

Мы прошли в глубь шатра, опустились в кресло, и я распутала непослушными пальцами верхние пуговицы – с нижними и средними помог мне папа.

Вокруг была до боли знакомая обстановка: высокий, деревянный и достаточно большой настил, служащий для волков кроватью, на котором были аккуратно разложены несколько больших и очень мохнатых шкур, лоскутные одеяльца, подушки и покрывала, костер, огороженный каменной кладкой в самом центре, деревянный дощатый пол и игрушки. Множество всего. Особенно впечатляли новые, очевидно, привезённые с Фобоса, потому как Танатосские мастера могли мастерить невероятные тряпичные, деревянные и фарфоровые куклы, вшивая в их головы настоящие волосы и делая сверкающие глазки из стекла, или, как у меня – из драгоценных камушков, но никак не делали их из пластика, который присутствовал здесь. Они стояли на невысоком стеллаже, вперемешку с мягкими игрушками и статуэтками разных видов. Вот только все они были для меня больше коллекцией – нетронутые, не похожие на те, что были у других детей.

Я не любила такие игрушки. В этом мире не было известных машинок или чего мальчишеского, однако вряд ли и они были бы мне по нраву. Скорее всего я была пассивным ребенком богатого отца, удивление которого стоило очень дорого. Потому в моём распоряжении было что-то посерьёзнее кукол и тканевых поромбосов. Люди. Я могла играть ими так, как никто другой. Мои нянюшки менялись очень часто, потому как быстро надоедали. Как и книги отца, в которых было мало понятных слов и слишком много букв.

– Мама может жить со мной? – я подошла к едва горящему костру и дотронулась до его огонька, – пожалуйста, – просящий взгляд в глаза хмурому отцу.

И его недовольство.

Пальцы прошли сквозь огонь, не причиняя мне вреда. Некромантский огонь. Папин огонь.

– Ты стала очень взрослой, паучок, – неожиданно успокоился он, – и должна понимать, что будет для тебя хорошо, а что плохо, – он откинулся на спинку кресла, – поэтому решай сама. Я могу даже перевести её в твои служанки, как ты и просила.

Меня от этой мысли слегка поддёрнуло.

– Если не справишься с ней, то скажи мне, – продолжил он.

Я кивнула, пусть и видела, что относится он к ней, как к моей игрушке – не более. Кошмарным было то, что так было почти со всеми.

– Спасибо, – без тени благодарности, – пусть будет твоей ашеррой.

Теперь была его очередь кивать.

Для меня это было единственным вариантом, при котором мама сохраняла неприкосновенность – она не подходила под статус жены отца, но и была защищена его правом. Будь она просто моей слугой, то волки клана смогли бы её… обидеть.

– Хочешь что-нибудь ещё? – он мягко мне улыбнулся, – может что-то вкусное? Или сладости?

Я качнула головой.

– Гаспар и Лерой останутся надолго? – поинтересовалась я.

– Спроси у них сама, – дозволил мне отец, – но… – он стал задумчив, – ты уверена, что Хранитель твой друг?

Я с уверенностью кивнула и ответила:

– Он ещё глупее и младше меня, – мне показалось это забавным.

Папа же нахмурился.

– Кто тебе сказал, что ты глупая? – голос его стал строг и требователен.

Я задумчиво всмотрелась в его лицо с внимательными чёрными глазами.

– Никто, – пожала плечами я, – я думаю так.

Его хмурость не пропала с моими словами, а будто наоборот возросла.

– Это не так, паучок, – слова, в которые он верил сам, – ты никогда не была глупой.

Мне почему-то от этого стало очень радостно. Он был для меня близким, которому я верила. Он никогда не лгал.

Я улыбнулась и сделала несколько шагов к нему, чтобы обнять, но была перебита громким и радостным воплем мамы:

– Лесси! Всемогущий Цикл! – она подлетела ко мне серебристым вихрем с разметавшимися длинными прекрасными локонами.

Я встретилась с ясными зелёными глазами, которые преследовали меня даже, когда она была в других телах. А её губы прижались к моей щеке несколько раз, пока сильные руки прижимали к её груди. Она шептала что-то сквозь слёзы, качала меня как маленькую, пока не опустилась на пол окончательно и подняла глаза к креслу, в котором сидел отец.

И если бы я желала увидеть чистейшую ненависть и самое натуральное презрение, то очевидно искала бы их в его взгляде. Женщина вздрогнула, сразу же опустила глаза вниз и ослабила хватку. Но вставать не спешила.