Серебряная лоза

Так они, выходит, знакомы, или как это понимать?

Брунгильда стояла, опустив голову, с виноватым видом, а Гундольф выглядел обиженным. Они замолчали, услыхав шаги на лестнице, и поглядели на Хитринку. Брунгильда тут же постаралась придать лицу приветливое выражение, а её собеседник так и остался надутым, как дитя малое.

— Что удалось разузнать? — спросила Хитринка.

— Там не дураки сидят, не болтают при чужих, — ответил Гундольф. — Сперва и меня выставить пытались, говорили, не работают, мол, да я настоял. Что, сказал, верному стражу господина Ульфгара, пострадавшему в бою, уж и стопки не нальют? Тогда налили. И мрачные такие сидят, ни слова не скажут, сверлят взглядами. Ну, я цежу не спеша, хотя там и видеть-то нечего. Тут из боковой двери появился ещё один, с подносом, на подносе три тарелки. Покосился он на меня, да вышел уже, куда деваться. Прошёл через зал и в другой двери скрылся, за нею лестница. Ну вот и подумай, по какой причине люди сами в кухню не могут спуститься.

Хотя со счётом у Хитринки никогда не ладилось, но уж до трёх-то она считать умела. Карл, Прохвост и Каверза, кто же ещё может быть там, наверху. Может быть, ещё Марта, но кого тогда нет? Эта мысль Хитринке не понравилась.

— Нам нужно пробраться туда! — выпалила она. — Вот только не понимаю, а почему их держат взаперти?

— У меня лишь такие соображения: или люди правителя взяли верх и отлавливают сторонников Эдгарда, или твои друзья в чём-то с ним разошлись во взглядах, — ответила Брунгильда. — Склоняюсь ко второму. Им не причиняют вреда, но и не отпускают.

— Эдгард и прежде пытался нас задержать, — сказала Хитринка. — Он хотел, чтоб Марта отправилась с ним к правителю, и того разорвало на куски. Страшно напугал Марту. Во-он с того балкона мы спускались, Прохвост сделал верёвку из простыни.

Брунгильда поглядела в щель между досками, и на лице её отразился гнев.

— Этот Эдгард, если он мне только попадётся... — сказала она. — Так вы отсюда бежали к Вершине?

— Нет, — сказала Хитринка.

И вдруг ощутила настоятельную потребность с кем-то поделиться. А как не ощутить, когда тебе явно сочувствуют?

— Люди Эдгарда нас тогда чуть не схватили, — сообщила она, и события тех дней встали перед её глазами, будто вживую. — Вылетели с оружием, а тут на них как выскочит волк!

— Пресвятая Хранительница! — ахнула Брунгильда, прижимая пальцы к губам.

— И Карл подъехал, мы прыгнули в его фургон и как понеслись, и волк запрыгнул к нам.

Слушательница до того побледнела, пошатнулась даже, что Гундольф поспешил её подхватить, обняв за талию.

— Но это был хороший волк, — пояснила Хитринка. — Ужасно здоровенный и страшный, но добрый. Если ты его увидишь, то узнаешь: у него не хватает зуба впереди. Карл сказал, этого волка починил Ковар, но много лет он пропадал неизвестно где. И мы понеслись к Пасти Зверя, и там едва не сорвались в пропасть, а потом нашли Каверзу. Её схватили стражники, и с ней был ещё товарищ. Там стражники схватили и Карла с волком, но мы с Прохвостом пробрались ночью...

Брунгильда уже почти висела на руке Гундольфа, и лишь тревожный взгляд широко открытых глаз свидетельствовал о том, что она ещё не лишилась чувств. Хитринка даже возгордилась немного, что так хорошо умеет рассказывать истории.

— Мы выпустили Каверзу, и Карла, а стражники... Словом, они в ту ночь все умерли. Дальше мы разделились: я с Мартой и Каверзой полетела напрямик, а остальные поехали через Разводные Мосты. Мы-то хорошо долетели, а их там уже ждали...

Эта часть истории Хитринке не нравилась, совсем не нравилась. Она десять раз пожалела, что начала вспоминать. Бунгильда, видимо, что-то поняла по её лицу, потому что нашла в себе силы, шагнула вперёд и прижала Хитринку к груди.

— А-а Арно остался там, — всхлипнула Хитринка. — Ему пришлось выйти, чтобы дёрнуть рычаг, ведь мосты развели. И Карл сказал, в него стреляли, но он успел опустить мост, а дальше всё... и они уехали без него...

— Арно? — прозвучал над ухом тревожный голос Брунгильды. — Я знала человека с таким именем и слышала, его как раз направили на север. Молодой парень, нет и тридцати, серые глаза, а волосы скорее тёмные, чем светлые. Он жил в городе Пара и состоял в «Птицах».

— Похож, — сказала Хитринка, шмыгнув носом. — Он ещё Грету знал. Раз и ты её знаешь, то Арно, наверное, и есть твой знакомый.

— Бедный мальчик! Так он погиб...

Гундольф негромко прокашлялся.

— Вы уж простите, — сказал он смущённо, — горе, конечно, да только слёзы чем помогут? Есть у меня кой-какие соображения.

— Ты прав, — ответила Брунгильда, но голос её звучал грустно. — Раскисать не время. Расскажи, что придумал. Сперва постараемся спасти тех, кто ещё жив, а павших друзей оплачем позже.

Глава 51. Прошлое. О том, как правитель обнаружил пропажу Марты, и ещё немного о былом

Осенью тридцать седьмого года Альседо отправился в те края, где его давно ожидали ушедшие любимые. Может, виновато было механическое сердце, которое давно не чинили, но вернее всего, дело оказалось в чём-то другом. Ведь механизм, как говорили, работал, мелодия ещё играла, когда пленника нашли поутру. Ещё говорили, он улыбался.

А накануне у него побывал гость, приносивший с собою портрет маленькой беловолосой девочки лет семи, хотя выглядела она младше. Портрет этот, любовно написанный Гретой, стащил из её флигеля один из хвостатых. И вот теперь вчерашний гость сидел в своей мастерской в смятении и тревоге, не зная, то ли худо он поступил, то ли нет. Может быть, излишнее волнение ускорило печальную развязку, а может, наоборот, он едва успел, скрасив пернатому последние часы.

— Какая же она красивая, как похожа на мать, — звучал в ушах шёпот Альседо. — Но наша жизнь должна была сложиться совсем, совсем не так... Ведь она растёт, не осознавая, какие почёт и уважение ей полагаются. Не бродить ей по серебряному дворцу, не слушать истории нашего прошлого, может, и родного мира вовек не увидать. И в день пятнадцатилетия не поднимется она, гордая, на Вершину, рука об руку со мной, с матерью, чтобы совершить прыжок и обрести крылья. И мы не научим её песне...

— Песню теперь знает ворон, — напомнил ему гость. — И когда придёт время, твоя дочь выучит мелодию. Обещаю, я отведу её к Вершине, я сделаю всё, чтобы она стала такой, как должна. И может быть, когда всё закончится, вы ещё увидитесь, и ты скажешь ей всё, что хотел.

— Что ж, она спасена, мне должно быть достаточно и этого, — печально усмехнулся пернатый. — И ещё я рад, что рядом с нею есть добрые и любящие сердца. Спасибо тебе за это, мальчик, спасибо за всё, что ты сделал для меня и для неё.

Хвостатый тоже улыбнулся.

Ему исполнилось уже двадцать девять лет, и мальчиком он мог считаться разве что по меркам Альседо. А если верить пропуску, тридцать один — старая ложь, когда он прибавил себе два года. И тот же год был выбит в пропуске Греты.

Ей стать бы счастливой матерью, нянчить детишек, но она всё так же жила одиноко в крошечном флигеле у Приюта и заботилась о чужих детях, а о своей дочери ничего не знала. Не было у неё ни имени, ни портрета, ни даже знания, дочь это или сын. Только то, что этой осенью ребёнку исполнилось десять лет.

Когда-то Грета сказала, что не хочет превратиться в обычную жену-хозяйку, у которой нет иных интересов, кроме заботы о доме. Что ж, это желание вполне сбылось, но была ли она счастлива? Тот, кто любил её больше половины жизни, знал точный ответ.