Серебряные крылья

похода...»

И подписи: «Комдив полковник Смирнов, начальник штаба майор Епанчин».

Мы стояли ровными шеренгами и взволнованно смотрели на боевое знамя. Позади нас четыре

оставшихся боевых самолета, а в строю полный комплект летного и технического состава. Мовчан,

Рыбалка, Вернигора и я стали уже ветеранами.

Красное знамя развевалось на ветру, мы слушали взволнованные выступления наших однополчан.

Потом зачитали указ Президиума Верховного Совета о награждении отличившихся орденами и

медалями. Мне вручили орден Отечественной войны II степени.

Новенький орден красиво переливался на солнце своими разноцветными гранями. Радость

получения первого ордена ни с чем не сравнима. Теперь не стыдно перед товарищами.

Мы уезжали на восток получать новые самолеты. За два года прошли с боями из-под самой

Москвы до Смоленска. Маловато, но все же это было движение на запад...

Вперед — на запад!

Около трехсот боевых вылетов сделали мы под Проскуровом, Винницей, Шепетовкой, сбили

пятнадцать фашистских самолетов, затем перелетели в Дубно — старинный украинский городок, почти

совсем не пострадавший от войны. Чем стремительнее отступают немцы, тем целее освобождаемые

города, села.

Однажды я обнаружил в районе Сокаля немецкий аэродром, и на мою «четверку» поставили

огромный фотоаппарат.

В последнем за день полете мы подошли к Сокалю на высоте четыре тысячи метров, с запада, со

стороны солнца.

— Буду фотографировать, — передал я ведомому и пошел на снижение.

— Вас понял, — ответил Свиридов, летевший за мной. Резко снизился до двух тысяч метров,

включил аппарат и перевел «четверку» в горизонтальный полет.

«Жжик... жжик... жжик» — слышал я в наушниках, как срабатывает затвор аппарата.

Это самый ответственный участок. Не должно быть разрывов между снимками и отклонений по

курсу и высоте. Отвернуть в сторону, посмотреть, где ведомый, нет ли «мессеров» сзади, нельзя, испорчу

фотопланшет.

«Жжик... жжик... жжик...»

Три минуты над целью кажутся вечностью, но вот, пожалуй, и конец боевого пути — справа вижу

ориентир выхода. Резко перевожу самолет в набор высоты. «Мессеров» не видно. Лишь кое-где темные

шапки зенитных разрывов. Но где ведомый? Может быть, потерял? Или погиб?

Так пропал без вести младший лейтенант Свиридов — скромный, отзывчивый товарищ, только что

пришедший в наш полк. Может быть, его подбили зенитки или «мессеры»? Может, потерял ведущего и

заблудился? Или отказала материальная часть? Все может быть. Это фронт.

Недели две я ходил темнее тучи. Потерять такого парня было очень тяжело.

Чуть не подрался с Гамаюном — растрепанным рыжеволосым старшим лейтенантом-

штурмовиком. Что-то не поделили. Нас разняли после первой схватки. А потом мы стали друзьями. Вот

как это было.

1-й Украинский фронт в битве за Западную Украину двинулся на запад значительно севернее

Львова. Горохув, Берестечко и другие населенные пункты вокруг запылали. Это было хорошо видно с

воздуха. Черной стала земля восточнее Западного Буга.

До трех тысяч самолетов насчитывала 2-я воздушная армия Красовского подо Львовом. В воздухе

стало тесно. Штурмовики восьмерками колонна за колонной двигались на запад. Истребители дивизии

Покрышкина прикрывали поле боя. То снижаясь, то вновь набирая высоту, патрули не допускали ударов

фашистов по нашим войскам.

Мы шли все дальше на запад. Пахло гарью, дым поднимался до высоты трех тысяч метров. Бой,

огромная воздушная карусель над полем сражения. Трудно разобрать, кто кого бьет. То здесь, то там

проскакивают истребители.

— Внимание, в воздухе «мессеры»! В воздухе «мессеры»! — непрерывно информирует наземная

станция.

Штурмовики медленно переваливают линию фронта, заходят на цель.

— Я Вася Гамаюн, орелики, за мной! — слышится бас знакомого штурмовика.

— Еще заходик, еще разок, орелики, за мной! — грохочет Гамаюн.

В эфире шум, крики, сплошной гвалт. И только бас Гамаюна перекрывает всех.

— За Родину, еще заходик, за Родину!

«Мессеры» свистят и носятся повсюду, а Гамаюн повторяет заходы. Сумасшедший, не понимает,

как трудно сдержать натиск «мессеров». А они уже атакуют левого штурмовика, и Мовчан устремляется

вниз. Очередь, вторая, фашист падает, но и самолет ведомого командира эскадрильи горит. Черный

шлейф дыма отвесно спускается вниз...

Два «мессера» заходят в атаку справа.

— Атакую, не отрываться! — кричу своему ведомому Ивану Гришину.

«Як» устремляется вниз. Резко растет, увеличивается в прицеле «мессершмитт». Очередь — мимо!

«Мессершмитт» уходит вниз и идет бреющим возле шоссейной дороги.

«Не уйдешь!» И я снижаюсь за фашистом. Но стрелять тяжело — мимо с огромной скоростью

проносятся телеграфные столбы. «Мессершмитт» идет на высоте 100—200 метров.

Гашетки нажаты: мой «як» вздрагивает и сноп огня вырывается из носовой части фюзеляжа. Пули

и снаряды летят в цель, а через несколько секунд «мессершмитт» взрывается рядом с дорогой.

— Орелики, курс девяносто, топаем домой. Молодцы, хорошо поработали! — не унимается Вася

Гамаюн.

И неприязнь к этому рыжеволосому забияке совершенно проходит. Ведомый — Гришиа — рядом,

мы идем вместе с группой, вот-вот перескочим линию фронта. Настроение хорошее. Молодец все же

Гамаюн. Ему с земли приказывают прекратить огонь, а он уговаривает генерала Каманина разрешить

поработать: «Не везти же боеприпасы в Дубно». И командир 5-го гвардейского корпуса соглашается.

На какой-то волне фашисты информируют своих летчиков: «Внимание, внимание! В воздухе

Покрышкин, в воздухе Покрышкин!»

Мы переводим дух — линия фронта под нами, А на нас со снижением идет восьмерка «кобр». Это