Сергей Михалков

Рассказчик. Иван Тимофеевич! Куда же так скоро? А винца?

Иван Тимофеевич. Винца — это после, на свободе когда-нибудь! Вот от водки и сию минуту не откажусь!

Глумов. Чем закусить желаете?

Иван Тимофеевич. Кусок черного хлеба с солью — больше ничего.

 Рассказчик и Глумов бегом бросились за угощением, выносят поднос с водкой и закуской. Иван Тимофеевич опрокинул в рот рюмку водки, понюхал корочку хлеба, крякнул. Приятели в умилении наблюдают над действиями дорогого гостя.

Благодарствую. (Поднялся, собираясь уходить.) Да! Чуть было не забыл! Шел мимо, дай, думаю, зайду проведаю, домой к себе в квартал на чашку чая приглашу. Так что милости просим завтра ко мне пожаловать. Танцы, музыка и все такое прочее…

Глумов. Сочтем за великую честь.

Иван Тимофеевич. Будем рады! Прощайте! (Кивнул Кшепшицюлъскому.) Проводи! (Уходит, за ним Кшепшицюльский.)

 Глумов и Рассказчик в оцепенении смотрят друг на друга.

Глумов. Вот это да…

Рассказчик. Что делать-то, Глумов?

Глумов. Что и прежде — годить, да еще в большую меру годить пора настала. А завтра — в квартал, на чашку чая.

Рассказчик. Устал я, Глумов.

Глумов. Что?

Рассказчик. Устал, говорю.

Глумов. Устал? А я, думаешь, не устал? Ничего, брат. Ничего… (Зовет.) Кшепшицюльский!

 Кшепшицюльский возвращается.

А в чем идти? Во фраке? В сюртуке?

Рассказчик. А что делать заставят? Плясать русскую или петь «Вниз по матушке по Волге…»? Я ведь не пою.

Глумов. Может, просто поставят штоф водки и скажут: «Пейте, благонамеренные люди!»

Кшепшицюльский. Вудкабуденепременно. Петь вас, може, и не заставят…

Рассказчик. А что заставят?

Кшепшицюльский(наслаждаясь паузой). Философский разговор заведут.

Глумов. Философический?

Кшепшицюльский. Философический. А после, може, и танцевать прикажут, бо у Ивана Тимофеевича дочка есть… от то слична девица! Мысли испытывать будут. (Выпивает рюмку водки.) Дзякую бардзо. (Идет, останавливается.) Приглашение такого лица вам большую честь делает… До видзення… (Ушел.)

 Пауза.

Глумов. А ведь Иван Тимофеевич нас в полицейские дипломаты прочит…

Рассказчик. А может, как чадолюбивый отец, хочет одному из нас предложить руку и сердце своей дочери?

Глумов. А что? Ежели смотреть на этот брак с точки зрения самосохранения…

Рассказчик. Глумов! Голубчик! Ты что?! Ты что?!

Глумов. Ну, а ежели он места сыщиков предлагать будет?

Рассказчик. Но почему же ты это думаешь?

Глумов. Я не думаю, а во-первых, предусматривать никогда не лишнее. И, во-вторых, Кшепшицюльский на днях жаловался: непрочен, говорит, я.

Рассказчик (решительно). Воля твоя, а я в таком случае притворюсь больным!

Глумов. И это не резон, потому что век больным быть нельзя. Не поверят, доктора освидетельствовать пришлют — хуже будет. Слушай! Говори ты мне решительно: ежели он нас поодиночке будет склонять, ты как ответишь?

Рассказчик. Глумов, голубчик, не будем об этом говорить!

Глумов. Нет, брат, надо внутренне к этой чашке чая подготовиться… С мыслями собраться сообразно желаемого результата.

Рассказчик. На чашку чая… в квартал…

Глумов. Мысли испытывать будут… Ох!

 Затемнение.

Картина третья

Рассказчик (в зал). Мы почти не спали и думали только о предстоящем визите к Ивану Тимофеевичу, долго и тревожно беседовали об чашке чая… Наконец настал этот вечер, и мы отправились в квартал, где были приняты самим Иваном Тимофеевичем.

 Гостиная в доме Ивана Тимофеевича. Званый вечер в разгаре. Полицейские в форме браво отплясывают с дамами кадриль. Иван Тимофеевич вводит Глумова и Рассказчика. Танцующие удаляются. Из залы слышатся звуки кадрили.

Иван Тимофеевич. Проходите, господа, милости просим. Мы уж тут давненько веселимся… Музыка, танцы и все такое прочее… Прошу садиться, господа.

 Глумов и Рассказчик усаживаются. В гостиную заглядывает Кшепшицюльский.

Притвори-ка, братец, дверь с той стороны! Мы же тут не танцуем! Постой! Вели там на стол накрывать! Балычка! Сижка копченого! Белорыбицу-то, белорыбицу-то вели нарезать! А мы пока здесь посидим, подождем…

 Кшепшицюльский исчезает, прикрыв за собой дверь.

Ни днем, ни ночью минуты покою нет никогда! Сравните теперича, как прежде квартальный жил и как он нынче живет! Прежде одна у нас и была болячка — пожары! А нынче! (Подходит к двери, приоткрывает.)

 Там, прилепившись к щелке, подслушивает Кшепшицюльский.

Старается! Водки не забудь! (Плотно прикрыл дверь.)

 Пауза.

Да. Так о чем я говорил?

Глумов. Трудновато вам!

Иван Тимофеевич. Да… Вы мне скажите: знаете ли вы, например, что такое внутренняя политика? Ну?

 Приятели в растерянности молчат.