Серый - цвет надежды
Шрифт:
Ох, как трудно, оказывается, в голодовке влезать на высокую подножку зэковского вагона! Солдат-конвоир подсаживает меня и закидывает наверх мой мешок. Впрочем, эта "гастроль" меня даже успокаивает: немыслимо было подумать, как Наташа будет лежать одна, больная, на грязном камерном полу. Чем я смогу ей помочь? Пока не знаю - но хотя бы просто быть рядом. Кроме того, может быть, удастся протащить на себе что-то теплое и надеть на Наташу. В общем, посмотрим: вдвоем всегда легче воевать, а воевать придется - и за врача, и за температуру в камере. И издевательств меньше, если есть свидетель - недаром Наташу отлупили, когда она была одна - в зоне-то ее хоть не били. Приезжаю и получаю для начала:
Да и что теперь обсуждать после свершившегося факта. Надо выжить. Пока меня не было, Наташу смотрел врач, диагностировал сердечную недостаточность и с тех пор пропал - как в воду... Так Наташа и лежит: днем на полу, ночью на нарах. Лечения нет как нет, а так уж ли отличается паек ШИЗО от полной голодовки? Нет, Наташу можно понять. Выйдет она из этого смертного пике только с победой. Нет - так что' ей терять?
В ночь с 27-го на 28-е у Наташи - два сердечных приступа один за другим. Она задыхается и хрипит. Стучу пустой кружкой в дверь, подымаю тарарам на весь ШИЗО.
– Врача! Немедленно врача!
– Утром, утром врач придет!
– А надо сейчас!
– Сейчас никого нет.
– А если она умрет до утра?
– Умрет - спишем.
И ничего, ничего я не могу - только держать у себя на коленях Наташину голову да молиться: Господи, чтоб не умерла! Стоит ли говорить, что утром врач не пришел, мало того - нам прямо отказали в лечении Наташи. "Здесь вам не курорт!" С тех пор к нам в камеру вообще не заходили, даже с обыском. Только смотрели сквозь дверную решетку - живы ли? И каждый раз, когда смотрели, магическое слово "врача!" сметало их прочь от нашей камеры.
В ту голодовку я еще раз убедилась, насколько мы мало знаем о своих возможностях. Вот я лежу на полу, и к моей обессиленной руке медленно, сложными кривыми, подползает мокрица. Не нашла другого места для прогулки! Надо бы ее отогнать, но я с тупой отчетливостью понимаю, что на такой расход энергии меня не хватит. Еле шевелю пальцем, но это не слишком пугает нахальное насекомое. И вдруг от отопительной трубы - стон, Наташа проснулась. У нее в холоде обострилось старое воспаление придатков, и теперь ее корчит от боли. И - не знаю, какой силой - я уже рядом с ней, и обнимаю, и что-то шепчу, и пытаюсь перекачать в нее свою жизненную энергию. Сейчас мне кажется, что ее так много! Надо было бы вынести Наташу из камеры на руках - вынесла бы, уверена. За счет чего? Не знаю. Странные вещи происходят, когда человеку не на что рассчитывать, кроме Божьей помощи.
Но не все время Наташа в таком состоянии, бывают и часы, когда боль утихает и сердце тикает хоть слабенько, а без перебоев. Тогда мы занимаемся разработкой юмористического проекта - парижский отель "Пятнадцать суток". Хотите познакомиться с аспектами советской жизни? Пожалуйста! Тут вам и экзотика, и расширение кругозора, и желающие похудеть станут изящными за неделю безо всяких врачей! Открываем отель, все чин-чином: камеры, нары, баланда и пайка хлеба. Надзирателей придется из Мордовии выписать, французы так не сумеют. Баландеров - тоже. Дороговато получится, но отель-то шикарный, без подделок. Вам сколько суток угодно? Десять? Ну это вы по неопытности - возьмите-ка сначала номерок на четыре! А там посмотрите.
Тут и развлечения есть, и конкурсы: ухитритесь передать записку в соседнюю камеру - премия, сумеете юридически грамотно добиться отправки заявления прокурору - премия, протащите через обыск свитерок - еще премия! Развивайте инициативу...Какие премии? Да не денежные, конечно, это было бы примитивно и не давало бы ощущения полноты жизни. А например - махровое полотенце: подмотать под казенный балахон. Или шерстяные носки. Или - высший приз! на сутки телогрейка...
И какими бы счастливыми выходили из такого отеля парижские клиенты! Какой мелочью казались бы им их нормальные житейские затруднения! Какой вкусной - обычная еда, каким свежим и ароматным парижский воздух! Возвратясь к семьям, они забыли бы о ссорах, и каждый встречный, с которым можно свободно поговорить - был бы им интересен и заслуживал их симпатии!
А будут рецидивы - пожалуйста, обратно! Отель "Пятнадцать суток" работает непрерывно, в любое время суток защелкиваются замки на камерах... И не волнуйтесь, отель все-таки в цивилизованной стране: кто запросится домой досрочно - так и быть, отпустят.
Уж какой лексикон приобрели бы бедные французы в этом отеле - другой вопрос. Наши дежурнячки при нас браниться не смеют, а с уголовницами переругиваются на равных:
– Ах, ты, такая, такая и такая!
– От такой слышу, туды тебя растуды!
Так длится подолгу, и все гулкие камеры ШИЗО и ПКТ внимают этому захватывающему диалогу. Да простит мне покойный Пастернак, но мне всегда вспоминалась при этом его строка: "Двух соловьев поединок". Заканчивался этот поединок обыкновенно так: дежурнячка, исчерпав весь свой запас бранных слов и не желая проигрывать, вдруг вспоминала о своем высоком служебном чине. И потому последним ее аргументом было:
– Заткнись, а то рапорт на тебя напишу!
Потом, походив по коридору и осознав, что она еще не все сказала, ответственная персона подходила к той же камере... и диалог начинался снова. Мы представляем эту беседу на смеси русского и французского языков - но сил хохотать у нас определенно не хватает.
А Новый год мы все-таки праздновали. Не сдали обратно после умывания коробку зубного порошка. И на черной металлической обшивке печи изобразили елочку в натуральную величину. Я - верхушку и среднюю часть, а Наташа, лежа (встать она уже не могла) - елочную ножку. Вернее, не одну ножку, а две: в зэковских ботинках "что ты - что ты". Разведенный водой зубной порошок прекрасно мазался, и картинка получилась развеселая. А мы, лежа на полу Наташа на шестые сутки голодовки, я на одиннадцатые - радовались ей, как дети.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
А к вечеру 31 декабря внезапно разогрелись отопительные трубы: вероятно, кочегары, пользуясь безнадзорностью, решили побаловать зэков. Охрана затихла - сами праздновали, и им было не до нас. Мы лежали, прижимаясь к этим трубам - и живое тепло впервые за все эти дни прогревало нам кровь. Камеру, конечно, обогреть было невозможно - все выдувал в щели морозный ветер. Но хотя бы опять начали слушаться онемевшие пальцы, и один бок был согрет... Мы повеселели, а тут еще в соседних камерах начались песни.
– Седьмая! Политические! С Новым годом, девочки! Эту песню мы поем для вас!
И запели почему-то - Окуджаву. Собственно, и удивляться тут нечему, репертуар женских лагерей широк и многогранен. От старых народных песен вперемежку с дешевой эстрадой - до самых похабных "блатных". Почему бы не войти в этот репертуар и непризнанным официально бардам, на чьей музыке, однако, выросло наше поколение?
– Надежда, я вернусь тогда,
Когда трубач отбой сыграет,
Когда трубу к губам приблизит