Сестры Шанель
Шрифт:
«Приезжай, – телеграфировала она. – Ты мне нужна».
Я попрощалась с Жирарами, обняла и поцеловала Эдриенн и уже на следующий день села в поезд, идущий в Париж.
Elegantes
Париж – Довиль – Биарриц
1910–1919
ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
Париж!
О, это
Не просто люди. Парижане! И теперь я была одной из них.
Я хотела увидеть все, о чем читала в журналах. «Мулен Руж». Булонский лес. «Фоли-Бержер». Елисейские Поля.
Но Габриэль, встретившая меня на вокзале, заявила, что на это нет времени.
– Кто бы мог подумать, что столько народу заинтересуется моими шляпами? Мне нужно выполнить немыслимое количество заказов. Я не успеваю!
Она наняла такси, чтобы доехать до бульвара Малешерб. Это была тихая улица с рядом красивых зданий, на первом этаже одного из которых и размещалась «берлога» Этьена. Место, где он останавливался, бывая в Париже, место для свиданий и удовольствий.
Попав внутрь, я попыталась найти ключ к разгадке мужского разума, изучая слегка пахнущее сигарным дымом логово Этьена – некогда тайное, а нынче превращенное в салон для демонстрации дамских шляпок. Гостиная, обшитая темными панелями, на которых висели написанные маслом картины, сплошь изображающие всадников; коробки из-под сигар; книги в кожаных переплетах… Теперь это «холостяцкое гнездышко» было заставлено украшенными перьями, истинно женственными творениями моей сестры и больше походило на слегка запутавшееся дамское собрание.
Габриэль показала мне остальную часть дома. Здесь все было современным и немного волшебным. Тепло было газовое, освещение электрическое, а еще телефон и водопровод. Я нажала кнопку на унитазе, и вуаля, струи чистой воды хлынули внутрь. Золотые часы, подключенные к пневматической системе Парижа и не требующие завода, стояли на каминной полке.
– Ты будешь спать здесь. – Габриэль похлопала по удобной кровати в задней комнате, предназначенной для прислуги, но выглядевшей лучше, чем любое место, где я когда-либо жила.
– А где спишь ты? – не удержалась я от вопроса. – Полагаю, в комнате Этьена?
Озорная улыбка осветила ее лицо.
– Я ночую у Боя. Он живет чуть дальше по этой же улице.
Ну разумеется.
– А Этьен знает?
– Да, знает. Теперь, когда мной заинтересовался другой мужчина, Этьен, кажется, решил, что любит меня. Забавно, не правда ли? Но мы с Боем созданы друг для друга. Даже Этьен это понимает. Он джентльмен. Он благородно откланялся.
– Но он разрешает тебе пользоваться своей квартирой, зная…
– Она ему не нужна. И помни, мы никогда не давали друг другу никаких обещаний.
– Что, если, пока я здесь, он придет с одной из своих прежних любовниц, которая помогает ему забыть тебя?
– Не придет, не волнуйся. Он в Аргентине, навещает этого… Лучо Харрингтона, изучает все стратегии поло и тысячу способов разведения лошадей…
Этого Лучо Харрингтона.
– Аргентина – представление Этьена о рае. Он не будет думать ни обо мне, ни о бульваре Малешерб.
Эта страна казалась таким далеким и непонятным миром… Укол тоски пронзил меня, но Габриэль вернула меня к реальности, принеся
новый гроссбух из гостиной.– Новый год, – сказала она. – Новый гроссбух. Напиши здесь свое имя.
Она указала на первую строчку и протянула мне авторучку. Я записала «Мадемуазель Шанель, Антуанетта, 1 января 1910 года» красивым почерком девушки из монастыря.
– Vendeuse[50], – сказала она, кивнув на страницу. – Антуанетта Шанель, vendeuse. Будешь работать за комиссионные. Десять процентов от каждой продажи. Чем больше продашь, тем больше денег заработаешь.
Я размашисто приписала «vendeuse» рядом со своим именем. Теперь я не просто помощница в провинциальном магазинчике Жираров. Я – vendeuse!
В Париже!
Она провела меня на кухню, вернее, в помещение, которое раньше так называлось. Здесь, судя по всему, давненько не готовили еду. Создавалось впечатление, что произошел взрыв, разметавший по комнате ножницы, катушки с нитками, булавки, плоскогубцы, бутылки с клеем и шеллаком, нескончаемые рулоны бечевки. Повсюду валялись обрывки пряжи, бархата, муслина и шелка. Перьев было столько, что казалось, будто они просыпались с неба, когда над головой пронеслась огромная стая экзотических птиц.
– Что здесь происходит? – оторопела я.
– В каком смысле?
– Похоже на лабораторию сумасшедшего ученого. Безумного шляпника.
Она, казалось, была задета.
– Я не сумасшедшая. Я учусь. С простыми соломенными шляпами фантазии не разгуляться. Я хочу большего. У меня масса идей. Мне просто нужно придумать, как превратить их в шляпы.
Тут я, безусловно, могла помочь. Указывая на уже готовые изделия и те, что были в работе, я попробовала объяснить, чего им не хватает:
– Вот этот край нуждается в дополнительной прокладке, если ты хочешь, чтобы он сохранил свою форму. Здесь все еще видны швы. Это потому, что использована не та ткань. На этой – кромка не растянута должным образом.
Я думала, сестра оценит мои советы. Но она покраснела и строго спросила:
– Что ты можешь знать об изготовлении шляп?
– Что за вопрос? Ты же знаешь, я работала в шляпном магазине.
– Продавала!
– А еще шила и ремонтировала. Причем образцы от самых известных модисток Парижа.
Она с явным неодобрением указала на шляпу у меня на голове:
– Эту тоже ты сделала?
– Нет, эту я купила.
– Хм… – В ее тоне послышались недобрые нотки. – Ты заплатила за нее деньги?
– Вообще-то ее купила Эдриенн, – ответила я. – В качестве прощального подарка.
Но выбирала я. Это был черный бархат с упругими белыми перьями цапли, искусно уложенными на макушке, и в ней я чувствовала себя шикарной парижанкой, по крайней мере, до этого момента.
– Похоже, что ты врезалась головой в голубятню. – У меня перехватило дыхание. Я пыталась помочь, а она оскорбляет меня. – Нужно снять по крайней мере пять перьев, – продолжала Габриэль. – С одним или двумя она будет смотреться гораздо лучше. Излишество выглядит вульгарно. Самый важный момент в изготовлении шляпы – убедиться, что она не слишком вычурна и не отвлекает внимания от красоты надевшей ее женщины. После того, как ты решила, что закончила отделку, необходимо удалить хотя бы один элемент. В твоем случае – пять.