Северная Аврора

Валерий с недоумением поглядел ему вслед.

Письмо члена Военного совета армии Гриневой начиналось сообщением о здоровье Ленина.

"Спешу вас порадовать, - писала она, - теперь уже можно сказать определенно, что всякая опасность миновала. Скоро Ильич приступит к работе. Скоро мы услышим его голос. Какое это счастье не только для нас, но и для всего пролетарского, рабочего мира!

На фронтах положение по-прежнему грозное... Сегодня получила сведения из Москвы, от одного товарища, приехавшего с Волги. Он зажег меня своим рассказом о товарище Сталине. Сталин вместо наших беспомощных штабов с их патентованными военспецами создает настоящие штабы, собирает вокруг себя крепких большевиков-ленинцев, боевых комиссаров и революционных рабочих. Его несокрушимая воля передается всем ближайшим соратникам, и, несмотря на очень трудное положение, никто не сомневается в победе. Сталин говорит, что враг скоро будет отброшен и разгромлен.

Задачу обороны Царицына Владимир Ильич всецело возложил на Сталина. Это сейчас самый важный, трудный и наиболее опасный фронт. Прибыв на Волгу, Сталин увидал страшную картину развала. В штабе орудовала шайка предателей и заговорщиков, пользовавшихся поддержкой главкома. Железными, крутыми мерами товарищ Сталин очистил штаб и город от всех преступников и саботажников, сменил штабных работников и по указанию товарища Ленина принял на себя руководство обороной южного стратегического плацдарма и Царицынского направления. Измотанный сопротивлением, враг потерял в значительной степени свою наступательную способность, наши царицынские войска повели решительное контрнаступление.

Теперь они сражаются под командованием Сталина. Белым наносятся сокрушительные удары. Результаты контрнаступления еще неизвестны. Но уже по блестящему началу можно не сомневаться в победоносном исходе...

Товарищ Сталин заботится, однако, не только о своем фронте. Его телеграммы летят по всей стране, разоблачая махинации агентов Вильсона и Черчилля, сколачивающих белогвардейщину. Сталин везде организует сопротивление и успевает следить за всем. Он никогда не останавливается на половине пути. Какой масштаб, какой всеобъемлющий ум, какая кипучая деятельность! Если бы товарищ Сталин побывал у нас, его приезд сразу исправил бы положение Северного фронта".

В конце письма Гринева писала, что собирается приехать на Северную Двину:

"Не думайте, товарищ Фролов, что для ревизии или чего-нибудь в этом роде. Я верю в пролетарский дух виноградовских отрядов, а также в Ваше упорство, которое вызывает во мне только доверие. Вашу докладную записку я получила и поняла, как было бы плохо, если бы Виноградова не оказалось на Двине. Виноградов сделал огромное дело - остановил интервентов на подступах к Котласу в самый опасный момент, когда мы были слабы и почти беззащитны... Снимать его было бы преступлением... С Семенковским увидеться я не смогла, так как он отбыл на позиции. С Ольхиным говорила. В ближайшие дни все будет исправлено. Я прошу Вас передать это товарищу Виноградову. Он остается командиром бригады".

– Совещаться-то когда будем?
– спросил Павлина вестовой Соколов, убирая пустой бачок из-под щей и тарелку с остатками пшенной каши. Павлин только что пообедал.

– Скоро начнут собираться, - ответил комбриг.

В кают-компании должно было состояться совещание, посвященное штурму Усть-Важского.

Павлин рассматривал чертеж, изображавший тот участок Северной Двины и реки Ваги, на котором должно было разыграться сражение. Драницын, подготовивший этот чертеж, показал на нем сектору артиллерийского обстрела, точки сопротивления противника, направления наиболее важных ударов. Это был как бы прообраз будущего боя, воплощенный на небольшом листе голубоватой кальки.

Павлин смотрел на чертеж, и вместо секторов обстрела перед ним возникали действующие батареи, вместо красных стрелок - войсковые группы, вместо заштрихованных квадратиков - селения и погосты, вместо точек и крестиков - мельницы, кирпичные здания, церкви, колокольни. Он видел живую картину предстоящего боя... Широкий плес реки, ее острова, глубины, мели, ее осенние волны, ветер, маневры канонерок-буксиров, скопление людей, бегущих или стоящих под огнем, разрывы снарядов, дым, скользкие или осыпающиеся берега, пылающие деревни, сожженный лес, разбитые избы и повсюду грязь после дождя, грязь и вода под ногами идущей в атаку пехоты...

Диваны кают-компании были завалены пулеметными лентами. В углу, на охапке соломы, прижавшись к стене, дремал вестовой Соколов. Его карабин лежал под боком. Все эти дни Соколов, точно тень, следовал за Павлином, не покидая его ни на минуту. Он был вместе с ним днем и ночью, на суше и на воде.

Иногда Павлин говорил ему:

– Дружок, пойди-ка отдохни.

Соколов смотрел на Павлина преданными глазами и молча исчезал. Но стоило Павлину оглянуться, как он замечал вестового, который стоял где-нибудь неподалеку от него...

Дверь распахнулась, и в кают-компанию стремительно вошел Фролов.

Это было так неожиданно и так непохоже на комиссара, который обычно все делал не спеша, что Соколов сразу вскочил и по привычке схватился за оружие.

– На, читай!
– крикнул Фролов, протягивая Павлину письмо Гриневой.

Хотя Виноградов в разговорах с комиссаром никогда не возвращался к пресловутой истории со штурвальным Микешиным, однако Фролов чувствовал, что командир бригады помнит о ней и временами нервничает.

Из Вологды до сих пор не было ни слуху, ни духу. Кто же Павлин: комбриг или не комбриг?

Теперь комиссар был счастлив, что в конце концов недоразумение выяснилось.

– Ленин скоро приступит к работе!
– восторженно сказал Павлин, отрываясь от письма.

– Сведения о здоровье Ильича надо сегодня же распространить по всей бригаде, - отозвался Фролов.
– А также и все то, что Гринева пишет о Царицынском фронте, о товарище Сталине.

– Да, непременно.

Дочитав письмо до конца, Павлин опустился в кресло и задумался.

Его молчание удивило Фролова.

– О чем ты думаешь?
– спросил комиссар.

– Я должен радоваться... И я, конечно, рад. Искренне рад! Ведь это мнение партии! Но господин Семенковский...

– Предоставь это партии, - прервал его Фролов.
– Она решит вопрос о господине Семенковском. Помяни мое слово!

Комиссар начал совещание с письма Гриневой. Все собравшиеся внимательно выслушали его, и когда комиссар сообщил, что выдержки из этого письма, относящиеся к Ленину и Сталину, будут доведены до сведения всей бригады, Воробьев сказал:

– Правильно... Это вдохновит народ перед боем!

Затем слово для сообщения о предстоящем штурме Усть-Важского было предоставлено Павлину Виноградову. План штурма был уже разработан, и его знали все командиры.

По оперативной линии также почти все подготовили, поэтому совещание оказалось коротким.

...Было решено дать еще сутки на дополнительный сбор разведывательных данных, а штурм начать в воскресенье 8 сентября. Разведку решили отправить сегодня ночью. Час штурма точно еще не был намечен. Это зависело от погоды. Так или иначе штурм предполагалось начать после полудня.