Северная Аврора
Шрифт:
– Ну, скоро ты, рохля?
– нетерпеливо сказал ему Валерий.
Боец обернулся и вскрикнул:
– Господи, Валька!
– Да кран закрой, черт!
– крикнул Валерий, сразу узнав Андрея.
Андрей быстро завернул кран. Друзья расцеловались.
– А теперь пойдем, - сказал Валерий.
– Тебя ждет еще один сюрприз...
– Сюрприз? Какой сюрприз?..
– Увидишь!
– ухмыльнулся Сергунько. Он передал Андрею письмо от Любки. "Андрюшка свет ясно солнышко, - не признавая ни точек, ни запятых, писала Любка, - поклон низкий как ты поживаешь и твое здоровье и добравшись слава богу только идолы мешают вспоминаю часто я за родину иду не взыщи что сюда
Андрей прочел письмо, и румянец выступил у него на щеках. Он понял все: и то, что Любка помнит его и попрежнему любит, и то, что она хочет сражаться бок о бок с ним, и то, что непременно доберется до него, чего бы это ей ни стоило... Он чувствовал на себе лукавый взгляд Валерия и краснел все больше и больше.
– Ну, "исайя ликуй..." Разобрался?
– наконец спросил его Валерий.
– Как же Люба, в отряд попала?
– в свою очередь спросил Андрей.
– Лиха беда - начало, - ответил Сергунько.
– Притащила бойцам в окопы ведро молока... Под пулями шла. Ну, тут Бабакина стукнуло, помнишь такого? Она живо пристроилась к его винтовочке. Стреляет, как черт... А Козелков зачислять ее не захотел... Вот она и увязалась за мной... Характер-то чумовой!
Валерий, смеясь, стал рассказывать про свою поездку, но Андрей думал о Любке. Он видел ее дерзкие глаза, ее усмешку... Ему хотелось, чтобы она сейчас же, сию минуту, оказалась здесь, но в то же время чувство какой-то неловкости овладевало им. Как бы люди не подумали, что Любка едет сюда только из любви к нему...
Спрятав письмо, Андрей перевел разговор на другие темы. Он стал рассказывать Валерию о Фролове, о жестоких боях на реке, о решительных мерах комиссара, о комбриге Виноградове, который всегда появляется на самых опасных участках, о том, как любят его бойцы и как называют просто Павлином или "нашим Павлином".
– Вообще, атмосфера у нас хорошая, - сказал он.
– Боевая, дружная.
Увлеченные разговором, Андрей и Валерий не заметили, как к ним подошел старик Нестеров. От дождей у него "разыгралась ревматизма". Поэтому он ходил в мягких бахилах. Ветер взвивал его седые кудри. Сухой, высокий, еще более похудевший за этот месяц. он стоял, молча глядя на Валерия.
– Здорово, бес!
– сказал старик, когда Валерий оглянулся.
– Тихон Васильевич!
– Погоди-ка...
Старик быстро спустился в камбуз и вернулся с чашкой браги и селедкой. Угостив Валерия, как полагалось по обычаю, он вежливо осведомился, какова была дорога.
Валерию пришлось повторить свой длинный рассказ.
Тихон терпеливо ждал, когда, наконец, Валерий заговорит о Любке. Узнав о том, что Любка покинула родной дом, старик ничем не выдал своего волнения, только мохнатые брови его шевелились. Дослушав рассказ Валерия до конца, он перекрестился и пробормотал:
– Да будет воля твоя... Разве судьбу уделаешь! Ах, чертовка!
Лицо его вдруг осветила широкая улыбка:
– Вызволять ее, ребята, надобно...
– Не таковская, Тихон Васильевич... Сама доберется!
– ответил ему Валерий.
Фролов и Павлин приехали в Чамовскую вечером. Павлин ушел в свою каюту, а комиссар направился в салон, стены которого почти сплошь были заклеены плакатами
и воззваниями.По дороге его остановил вахтенный:
– Вас, товарищ комиссар, какой-то краской ищет...
– Какой краском?
– Не знаю. Из Вологды, что ли...
– Ладно. Пусть подождет.
В салоне за длинным овальным столом сидела машинистка. Перед ней стояли две машинки: одна с русским, другая с латинским шрифтом;
Листовки, предназначенные для белых солдат, были готовы. Они лежали стопкой на краешке стола. Предлагая белым солдатам сдаваться, командование бригады обещало им жизнь и свободу.
С листовками, предназначенными для англичан и американцев, дело обстояло сложнее. Трудно было говорить о пролетарской солидарности и сознательности, обращаясь к солдатам экспедиционного корпуса.
Фролов, конечно, понимал, что среди английских и американских солдат имеются самые разные люди. Наряду с авантюристами, проходимцами и прямыми врагами революции в экспедиционном корпусе есть и такие люди, которые попали в Россию поневоле, в силу тех или иных обстоятельств. Именно к ним комиссар и обращался. Он твердо помнил письмо Ленина к американским рабочим.
Фролов едва успел войти в салон, как машинистка торопливо напомнила ему:
– Последняя фраза была: "Долой эту бойню, затеянную империалистами..."
– Да, да, - пробормотал Фролов. Он прошелся по салону и остановился возле стола.
– Пишите так: "Солдаты Америки и Британии!.."
Комиссар диктовал по-английски:
"Вас прислали сюда для расправы, как некогда царь посылал казаков против революции и против народа. Разве вы хотите стать жандармами свободы?.."
Дверь приоткрылась, и в салон вошел вахтенный матрос.
– К вам, товарищ комиссар, - доложил он.
– Опять тот самый краском.
– Давай его сюда, - нетерпеливо сказал Фролов.
Матрос вышел. Машинистка, посмотрев на дверь, увидела возле нее командира в потертой кожанке и с маузером на боку. В ту же сторону взглянул и комиссар.
– Ты?
– удивленно воскликнул он.
– Так точно, товарищ комиссар, собственной персоной!
– громко, на весь салон отрапортовал Валерий.
Фролов подошел к Валерию. Кубанка, которую он сейчас носил вместо морской фуражки, изменяла его лицо, и оно показалось Валерию каким-то незнакомым. Они обнялись.
Усадив Валерия на кожаный диванчик, Фролов попросил его подождать. Диктовка продолжалась.
После того, как составление листовки было окончено и машинистка ушла, комиссар сказал Валерию:
– Ну, теперь рассказывай свою историю...
Фролов слушал внимательно, улыбался, а иногда и хохотал. Не хохотать было нельзя: Сергунько все рассказывал в лицах, забавно изображая и себя и Козелкова. В особенности смешно изобразил он недоумение Козелкова, получившего из штаба телеграмму о переводе Сергунько на Двину. Фролова радовало и то, что, по словам Валерия, его помнили в отряде. Жизнь в Ческой теперь казалась комиссару очень далекой. А ведь прошел всего только месяц.
– Я рад, Валерий, что ты приехал, - дружески сказал комиссар. Наладишь у нас полевую разведку. А в штабе армии был? Гриневу видел?
Валерий хлопнул себя по лбу:
– Да ведь вам письмо...
Он подал комиссару толстый пакет. Фролов изменился в лице:
– От Гриневой?
Фролов нетерпеливо разорвал простую газетную бумагу, в которую было запечатано письмо. Некоторое время он читал молча. Глаза его успокоились и повеселели.
– Поди к Андрею!
– сказал он Сергунько.
– Мне сейчас некогда... Я должен показать письмо комбригу.
– Он быстро вышел из салона.