Северная Аврора

– Моя листовочка, - усмехнулся Фролов.

"Смит вроде красного... Болтает всякие глупости! В конце концов, какое нам дело до того, что делается в мире? Мне лично на это наплевать. Но вот погибнуть здесь? Большая война кончилась, а тут еще убьют... Это мне не улыбается.

Впрочем, к черту политику! Мне нравилось воевать тогда, когда можно было съездить в Париж. А тут метель, снег, лес, в котором скрываются партизаны. Плохо стал спать по ночам. Мэри не пишет. И все вообще надоело до черта. На прошлой неделе к нам на позиции приехал американский консул. Мы спросили, почему мы остаемся здесь, когда война с Германией кончилась. Он заявил, что мы должны без рассуждений выполнять нашу задачу".

Комиссар дочитал дневник до конца и приказал привести пленного.

Спасаясь от холода, Джонсон повязал голову махровым полотенцем, поверх которого была чуть не на уши надвинута армейская фуражка. Щеки американца покрылись черной щетиной, нос побагровел.

Войдя в избу, Джонсон стянул с рук толстые перчатки и отряхнул от снега полы своей громоздкой брезентовой шубы на бараньем меху. Видно было, что двигаться в ней ему неудобно и трудно.

– Где уж тут воевать!
– кивнув на американца, засмеялся Шишигин.

– Претензий не имеете?
– спросил у Джонсона Фролов.
– Дорогой вас никто не обижал?

– Нет, - ответил пленный.

– Есть хотите?

– Нет, меня кормили...
– Американец помолчал, и какое-то подобие улыбки пробежало по его лицу.
– Вообще я не против русских!.. Русские же косятся на меня. Народ здесь угрюмый, нелюбезный.

– Нелюбезный?
– переспросил Фролов.
– Но вы же знаете, что ваши соотечественники убивают нас, наших жен и детей. Они поступают с русскими крестьянами и рабочими, как звери.

– Это англичане!

– А чем вы лучше? Вот люди из вашего тыла, - Фролоз показал на партизан, внимательно слушавших иностранную речь комиссара.
– Они рассказывают об ужасах, которые творят там американцы. Попробуйте их опровергнуть. Докажите, что это не так.

– Да, мы поступаем плохо, - пробормотал Джонсон.
– Но что мы значим? Нами командуют старшие офицеры.

– Что хоть он говорит-то?
– спросил Макин. Комиссар перевел. Макин покачал головой, губы его сложились презрительно. Он взглянул на сержанта и сказал:

– Эх ты, душонка!.. Гроша ломаного за нее, и то не дал бы...

После того как партизаны ушли, Фролов начал допрос. Джонсон отвечал охотно, видимо, ничего не скрывая.

– Здесь стоят йоркширские полки, - показывая по карте, объяснял он. Шестой и девятнадцатый. На Важ-ском участке находится наш батальон 339-го пехотного полка, четыре роты по 240 штыков с 32 пулеметами и 36 автоматами...

– Сколько орудий в Усть-Паденьге, Высокой, Шенкурске?
– спросил комиссар.

– Не знаю.

– А людей?

– Наших? Много... В Шенкурске мы хозяева. Штаб наш находится в монастыре. Орудия размещены на горе, около собора. Калибр крупный. Окопы идут кругом всего города, но несплошные. Большой окоп у монастырского кладбища, как раз 'на дороге в деревню Высокая гора... В деревнях тоже расквартированы наши части. Белых мало.

– Все деревни по Ваге укреплены?

– Все! И Высокая, и Шолаши, и Усть-Паденьга, и Лукьяновка...

– Так...
– Фролов помолчал, испытующе глядя на пленного.

– Теперь скажите-ка: не попадались ли вам наши листовки?

– Попадались, - с готовностью ответил Джонсон.
– Но их отбирали офицеры. Я сам отбирал их по приказанию ротного командира. По прибытии сюда, в русскую тайгу, был даже случай, когда мы не захотели идти в наступление, сказал Джонсон. Крупные капли пота струились у него по вискам и по шее. Тогда офицеры прямо сказали, что это работа ваших агитаторов.

– Но в конце концов вы все-таки пошли в наступление?
– усмехнувшись, спросил Фролов.

– Разве у нас может быть единодушие?
– Джонсон покачал головой.
– Мы сдались на уговоры... Но я лично против этой войны. Ее затеяло правительство. Нам она не нужна.

– И многие солдаты так думают? Джонсон поежился:

– Не знаю... Офицеры заставляют нас помалкивать. Мы молчим.

– Я знаю содержание вашей записной книжки, - искоса взглянув на пленного, сказал комиссар.

– О!
– воскликнул американец и даже покраснел.
– А я думал, что потерял ее при схватке.

– Книжка у нас.

– Это очень хорошо, - сказал повеселевший Джонсон.
– Я там как раз писал, что мне надоела война. Теперь вы знаете мои мысли. Поверите... Отнесетесь ко мне мягче.

"Уже торгуется", - подумал Фролов.

– Если бы я и не читал вашей записной книжки, - сухо сказал он, - то все равно разговаривал бы с вами так же. Жестокость не в наших правилах.

Американец рассыпался в благодарностях, лицо его приняло угодливое выражение.

– Благодарить меня не за что, - сказал Фролов.
– Идите. Я отправлю вас в Вологду.

В тот же вечер Макин вместе со своими партизанами уходил обратно через фронт, домой. В роте они получили иовозку, оружие, запас патронов, литературу. Перед уходом Яков снова зашел к Фролову.

– Так как же, Павел Игнатьевич, - спросил он, прощаясь, - будем бить супостатов?

– Будем! Не беспокойся...
– ответил Фролов, крепко встряхивая его руку.
– Ты-то смотри, не подкачай. Когда ответственное поручение тебе дадим, сумеешь показать свою партизанскую доблесть? Человек полтораста наберешь?

– Двести наберу, - сказал Макин.
– А за сочувствие населения головой ручаюсь. Такой наказ от мужиков имею.

– Ну и добре! Скажи, чтобы ждали Красную Армию. На этом они распрощались.

Фролов остался один. Он притомился за этот день. После долгих разговоров в душной, насквозь прокуренной избе ему захотелось подышать свежим воздухом. Он вышел на улицу и, смахнув снег с лавочки, стоявшей возле крыльца, уселся на ней.

Месяц ярко освещал деревню. В небе играли звезды. Над крайней избой, где помещалась ротная кухня, кольцами клубился дым. С кухни доносились голоса бойцов, пиликала гармошка. Сильный женский голос протяжно запевал частушку: "Ой, да выходите, девушки, молодые елочки..." В этом голосе Фролову почудилось что-то знакомое. Напрягая память, он пытался вспомнить, где мог его слышать, но песня оборвалась.