Северные амуры

— Звонкоголосый джигит!

— Не иначе как муллой станет, хэзрэтом!

— Подымай выше — муфтием!

Младенца унесли в горницу матери, и гостьи, отдуваясь, будто совершили тяжкую повинность, накинулись с наслаждением на чай из китайской травки, а не из сушеных луговых трав, — Ильмурза сегодня расщедрился! — на угощение, на лакомства. Служанки уже пошатывались, таская самовар за самоваром. А кумушки были рады-радешеньки уйти из дома, посидеть вместе, поболтать, посудачить. Особо солидно давали Сажиде советы, как ухаживать за новорожденным внучонком:

— До сорока дней ни на миг не оставляй младенца без присмотра — шайтан подменит! Своего маленького шайтаненка подложит.

Стоявшая у дверей, но не помогавшая Сажиде угощать гостей молодая жена старшины Шамсинур фыркнула в кулак:

— Враки! Как это шайтан подменит младенца?!

— Стыдно спорить со старшими, — упрекнула ее Сажида, старшая жена. — Бестолковая!

— Сама ты бестолковая! — огрызнулась взбалмошная Шамсинур. — Не поверю, пока не увижу.

— Сперва сама роди! — внушала Сажида. — Нарушишь обряд, и придется вместо собственного дитяти вскармливать своим же молоком нечистого подкидыша.

Повивальная бабка бросилась унимать ссору старшей жены с младшей:

— Ты, Шамсинур, не прекословь старшим! Дитя шайтана, шайтаненок, до того похож на человеческое, что не отличишь.

Дерзкая красотка скривила губки:

— Скажешь, что твоего ребенка подменили?

— Да, подменили.

Гостьи — и старые, и в годах, и молодухи — так и застонали от нестерпимого любопытства:

— Бабушка, расскажи!..

Повивальная бабка не чинилась, со свистом выхлебала чай из большой чашки и начала:

— Вам-то что, а мне тогда не до веселья было!.. Совсем молоденькая была, шестнадцать лет, спелая, как ягодка.

…Ее первенец был слабеньким, плаксивым, вскоре перестал брать сосок, высох. Не помогли ни ворожба знахарки, ни молитвы муллы. Позвали колдуна из соседнего аула. Он заглянул в колыбельку, сказал:

— Это не ваш ребенок, это шайтана младенец. — И научил, как избавиться от подложенного отпрыска нечистой силы.

Муж Самсикамар беспрекословно поверил ворожею, созвал совет деревенских аксакалов.

— Беда у меня приключилась, почтенные!..

Старцы так и затряслись от страха, от возмущения:

— До чего коварный злой дух!

— Говорили же — нельзя новорожденного оставлять одного до сорока дней!

— Надо скорее избавиться от бесенка!

Лишь один мудрый и самый немногословный старик, усомнился:

— А может, твой сынок уродился хилым?

— Что ты! Мой был здоровым, крепким, как батыр! — обиделся отец ребенка.

— А жена что говорит?

— Она не ослушается своего мужа.

Самый злой аксакал, горбун с лохматыми седыми бровями, заявил:

— Надо осмотреть ребенка.

Принесли младенца, развернули пеленки, старцы затрясли над ним бородами, и несчастный заплакал, личико побагровело, он изогнулся дугою.

Мать не вынесла рыданий первенца, бросилась к нему:

— Отдайте мне сына-а-а!

— Стыдно тебе, ай, женщина, подходить к посторонним мужчинам, — пристыдил ее горбун.

Муж накинулся на нее с кулаками.

— Сама виновата — подпустила шайтана к ребенку! — И обратился к старикам: — Что же делать с чертовым отродьем?

Колдун велел отнести бесенка на развилку дорог. «Значит, неси!..» — хором вынесли приговор богобоязненные старцы.

А мальчик, то ли чувствуя беду, то ли от озноба, зашелся диким криком и плачем, засучил ножками, разрывая сердце матери, не смевшей перечить мужу и аксакалам.

Она кусала пальцы, рвала на себе волосы, но когда отец взял грубо ребенка и понес во двор, а старцы повалили гурьбой за ним, метнулась с неистовым воплем:

— Отдай моего ребенка!

Рассвирепевший муж ударил ее кулаком в зубы. Окровавленная, она поднялась, путаясь в юбках, и поплелась за ними.

Отец и старики в молитвенном молчании несли агнца на заклание, а обезумевшая от горя мать выкрикивала им проклятия:

— Жестокая кара Аллаха падет на вас, палачи! Дети ваши отрекутся от вас, звери! Руки-ноги отсохнут у вас, безбожники!

— Замолчи! — пригрозил супруг. — Разведусь!

— И разводись!

— Талак, талак, талак! [29] — крикнул он и трижды ударил сапогом по земле. — Наш никах расторгнут. Я тебе не муж, а ты мне не жена.

Неожиданно мать обрела хладнокровие, видимо, переступила последний рубеж отчаяния.

29

Если муж трижды скажет «талак», то мусульманский брачный договор «никах» считается расторгнутым окончательно и бесповоротно.

— Если я тебе чужая, то и ребенок чужой. Отдай мне его.

— Это не твой и не мой сын, это дитя дьявола! — отрезал бывший муж.

Опьяненные святостью аксакалы гнали женщину, а горбун, самый набожный и самый яростный из них, велел позвать из аула старух, а когда явились святоши, кликуши, которых все жители сторонились, приказал привязать уже лишившуюся сознания мать к дереву.

А сам взял кнут, провозгласил в священном гневе: «Шайтан-шайтан, нечистый дух, забери своего дьяволенка!» — и с размаху врезал по нежному тельцу, положил кровавый рубец и снова впечатал багровую полосу.

Даже аксакалы и старухи — «святые души на костылях» отвернулись, не смея созерцать казнь, а горбун хлестал и хлестал, а когда положил руку на безжизненного ребенка, то крикнул: «Шайтан забрал своего ребенка, а нашего убил!..»

Старцы, отплевываясь от нечестивого, побрели домой, к самоварам, а горбун отправился к мулле, чтоб похвастаться своим деянием во славу Аллаха, в посрамление шайтана. Старухи отвязали Самсикамар, уложили на травке и удалились, искренне веря, что свершили богоугодное дело.

Безутешная женщина металась в горячке два месяца, а когда очнулась, то седые пряди струились в ее жгуче-черных косах. Собрав свои нехитрые пожитки, она ушла пешком к отцу-матери.

Через месяц-другой муж образумился, приехал за ней, сожалея, что сгоряча брякнул «талак».

— Вернись, пальцем не трону, стану беречь, — умолял он Самсикамар.

— Нет, после «талака» не могу лечь с тобою, — твердо сказала женщина. — И не прощу тебе смерти нашего безгрешного первенца. Ты, один ты убил нашего сынка!