Северный гамбит

«Пока не случилось, — подумал Гиммлер, когда швед, откланявшись, вышел. — Но когда и если дойдет до последней черты? Если Рейх проиграет — а до Швеции ближе, чем до Аргентины. И очень полезно на всякий случай иметь документы на имя бедного шведского еврея, который после может вполне легально купить билет на пароход до Буэнос-Айреса. И что тогда значат жизни десятков, даже сотен тысяч еврейских недочеловеков, избежавших кары — в сравнении с моей, единственной? Даже лучше, если их будет побольше, создадут массовку, тот лес, в котором умный человек прячет один опавший лист.

Или не один? Кто еще в курсе — Кальтенбруннер, Шелленберг, Мюллер, — а ведь и себе тоже потребуют? А не поделиться нельзя, побегут с доносом к фюреру, что кто-то за взятки спасает евреев — не себе, так никому. А реакцию нашего фюрера на такие сообщения, после неудавшегося покушения первого февраля, даже я не могу предсказать.

И еще, Швеция нужна нейтральной, так как глупо будет бежать в страну, оккупированную англичанами или тем более русскими. Значит, надо убедить фюрера, что сейчас вторжение невозможно. В Дании пятнадцать дивизий, но из их числа восемь — это „новая волна“, только что сформированные, без всякого опыта, необученное мясо. Три — это каратели, переброшенные из-под Варшавы, русские и украинцы, которых сами же советские в плен брать не будут — хороши для усмирения территории, но не на фронт. И еще четыре — это датские, „второй очереди“ (на планируемые пять не хватило людей), выучка и боевой дух еще ниже. Этого было бы достаточно на одних шведов, но если вмешаются русские, а они явно не останутся в стороне, завтра мы получим еще один Восточный фронт где-нибудь у Гетеборга. Остается лишь найти того смельчака или самоубийцу из генералов, кто сказал бы это фюреру — причем всё это правда, но не будь я заинтересован, и пальцем бы не пошевелил, чтобы фюрер изменил решение.

Так что германской высадки в Швеции не будет. И план „Песец“ отправится в архив. Ведь СД и гестапо в Рейхе пока еще могут многое!»

«Шведский Мессия». Лондон, 1981 (альт-история)

Ему был всего тридцать один год. Он принадлежал к одной из самых знатных и богатых семей Европы. Человек поразительной жизненной энергии, умница и весельчак. Его страна, волею Бога и судьбы, была избавлена от ужасов обеих Великих войн этого века. Что заставляло его подвергать свою жизнь смертельному риску, бескорыстно спасая абсолютно незнакомых ему людей?

Говорят, в его жилах текла малая доля крови того самого, беспощадно истребляемого народа. Или он принадлежал к почти исчезнувшему сегодня типу беззаветных рыцарей, живущих ради служения высокой идее? По некоторым оценкам, двести тысяч человек из нескольких европейских стран были спасены им от смерти в нацистских газовых камерах. И это — главный результат его деятельности и всей жизни! Работал ли он на американскую разведку, на гестапо, даже на НКВД? Ответ дан выше — несомненно, ради спасения жизней невинных людей, ему приходилось вступать в какие-то отношения с представителями указанных организаций, возможно даже, оказывать какие-то услуги — но главным было не это. Двести тысяч спасенных жизней, мужчин, женщин, детей, стариков — стоило ли ради такого даже продать душу дьяволу, предложи он это?

Его звезда взошла в октябре 1943 года, когда он, еще молодой и малоизвестный дипломат, был включен в состав шведской миссии для переговоров в Берлине — как уполномоченный Совета по делам беженцев, учрежденного всего за месяц до того для помощи евреям и другим жертвам нацизма (когда мировая общественность наконец поняла, что «окончательное решение еврейского вопроса» — это не преувеличение, а близкая реальность). В Германии и других странах наш герой развил бешеную активность, действовал подкупом, угрозами, обманом, шантажом, заводил в интересах дела романы с женами высокопоставленных чиновников. Как только становилось известно, что германские власти где-то пытаются устроить «юденфрай», он мчался туда. Не считая денег, он скупал дома, которые объявлял собственностью шведской миссии — это значило, что на них распространялся дипломатический иммунитет, и гестапо не могло войти туда. В этих домах селились тысячи евреев, которым он выдавал особые документы «человека, находящегося охраной шведского закона». С точки зрения международного права ценность этих бумаг была весьма сомнительной — однако своим внушительным видом эти Schutz-Pass (желто-голубой фон, цвета шведского флага, эмблема «тре крунур», текст на немецком и шведском языках, множество печатей) неизменно производили впечатление на законников-немцев.

Те, кто говорят, что такими документами могли воспользоваться немецкие агенты, так как удостоверения не имели фотографий, а в ряде случаев выдавались со всеми подписями и печатями, но без указания имени, не могут представить реальной ситуации тех лет, когда целью было спасти возможно большее количество людей и бюрократические процедуры могли быть гибельными. Когда гестапо прочесывало кварталы, вламывалось в дома в поисках спрятавшихся евреев, — а они огромной толпой собирались у шведского посольства или консульства, едва приходило известие, что приехал Он, и часами ждали — в страхе, что вот-вот появятся немецкие солдаты. Или когда наш герой не раз останавливал конвои, идущие в Дахау, Маутхаузен, Роменвиль — что могло стоить ему жизни, так как охрана начинала стрелять — и выяснял, нет ли среди людей, отправляемых на смерть, имеющих хоть какое-то отношение к Швеции, таким он немедленно выдавал «временные удостоверения» и увозил с собой. Могли ли там быть длительные процедуры, под наведенными стволами? Когда он посещал эти немецкие лагеря смерти, и делал там то же самое вопреки желанию комендантов лагерей, чинивших ему всяческие препоны — например, не предоставляли ему помещений для работы, и он вынужден был выдавать удостоверения под открытым небом, снегом или дождем — возможно ли было там въедливое установление личности, да и так ли важно, имел ли в действительности узник концлагеря, желающий спасти свою жизнь, родственников-шведов? А в случае, когда гестапо пыталось арестовывать уже получивших документы людей «по вновь открывшимся обстоятельствам» вроде обвинений в связи с макизарами, выдача чистых документов, куда можно было самому вписать любое придуманное имя, могла служить некоторой защитой. И даже если эти опасения о засылке немецкой агентуры были оправданными, разве не лучше освободить десять виновных, чем осудить одного невиноватого? А немецкие шпионы — если таковые и были, то единицы на тысячи спасаемых людей. И даже сегодня нет достоверных сведений о том, что хотя бы один разоблаченный нацистский шпион воспользовался Schutz-Pass.

Его пытались запугать, ему угрожали, что он станет жертвой «несчастного случая» или нападения неопознанных бандитов — СС и гестапо не слишком уважали статус нейтральных государств и их представителей — а он лишь смеялся: «Чему быть, того не миновать» и «Бог меня защитит». И судьба действительно хранила его, почти целый год. А затем вынесла свой приговор. Слишком тяжел был крест, который он взялся нести, и этот жертвенный путь надо было пройти до конца.

Его видели в последний раз вблизи Страсбурга направляющимся навстречу наступающим русским войскам. О дальнейшей судьбе его и сопровождавших его сотрудников шведской миссии не известно ничего. Русские отрицают, что имеют к его исчезновению какое-то отношение, не удалось ничего установить после изучения немецких архивов и опроса свидетелей — возможно, что виной всему были действительно неопознанные бандиты или неизбежная на войне случайность. До сих пор его официально нет ни среди мертвых, ни среди живых.

Рауль Валленберг, гуманист, либерал, один из очень немногих иностранцев, которому, по представлению Конгресса США, присвоено звание почетного гражданина Соединенных Штатов. Посмерно награжденный высшей американской наградой, Золотой медалью Конгресса США. Ему поставлены памятники в Нью-Йорке, Лондоне, Стокгольме. Но наверное, высшей наградой ему было имя «Мессия» из уст сотен тысяч спасенных им людей. [17]

17

Я позволил себе предположить, что Совет по делам беженцев, в нашей истории созданный в январю 1944-го, в альт-истории возник раньше. Также я расширил масштаб деятельности Валленберга с одной Венгрии, куда он попал в марте 1944 года именно как представитель упомянутого Совета, — а пост третьего секретаря примерно соответствовал нашему атташе по культуре — до всей Европы, с ростом числа людей, получивших от него помощь. Остальные факты его деятельности соответствуют известной нам официальной версии «идеалиста, гуманиста».

Однако идеалистом он не был. Достоверно известно, что непосредственной (и формальной) причиной его задержания советскими войсками были пятнадцать килограммов золота в монетах и ювелирных украшениях, найденные в его машине. Бедные евреи хорошо платили за свое спасение! И если это был последний рейс, сколько таких партий ушло в Швецию прежде, в доход семьи Валленберг, за вычетом немецкой доли? Кроме того, в СССР уже было известно, что «идеалист и гуманист» успел хорошо отметиться в посредничестве между Германией и англо-американцами, при попытке сепаратных переговоров — и на Лубянке очень хотели бы задать ему несколько вопросов. В том числе и: «Ты кому паспорта раздавал, сука?» — ведь до Швеции действительно ближе, чем до Аргентины. И нацистским бонзам куда комфортнее бежать в Швецию, а затем с комфортом плыть в Рио-де-Жанейро или Буэнос-Айрес.

Доказательством моей правоты служит то в нашей истории, что сами шведы не приняли никаких мер по выяснению судьбы далеко не последнего человека в элите Шведского королевства — если не считать нескольких чисто формальных запросов, с такими же формальными ответами советской стороны. Боялись, что вылезут на свет дела, несовместимые со статусом нейтралов?

А шумная кампания с криками о зверствах НКВД, ни с того ни с сего схватившем и убившем шведского гуманиста, в нашей реальности началась на Западе уже после XX съезда КПСС.

Густав Пятый, король Швеции. Октябрьский кризис 1943 года. Глава из мемуаров, изданных в 1950 году. (альт-история)

Я всегда видел свой долг человека и монарха в одном. Провести корабль, имя которому Швеция, через все бури, мимо рифов, в тихую гавань.

Волею Божьей и благодаря разумной политике, Швеция не была вовлечена ни в одну из ужасных войн, опустошивших Европу. Наш народ не испытал бедствий и тягот, и я вижу в этом и свою заслугу. Оттого моя совесть чиста, и я не боюсь предстать перед Отцом нашим, когда придет мой срок!

Один лишь раз всё висело на волоске. Казалось, военная гроза обрушится на нашу страну, и не будет спасения. Сейчас я с ужасом вспоминаю предвоенный пацифизм, что нейтральной стране не нужна сильная армия и флот, какие дебаты в парламенте вызвало предложенное мной увеличение военного бюджета! Однако расходы на армию в 1941 году превысили таковые за 1936 год в десять с лишним раз, со 148 до 1846 миллионов крон, и этого оказалось мало! Мало, потому что когда угроза вторжения стала реальной, оказалось, что наша армия слаба, малочисленна, плохо и обучена и вооружена, имеет явно недостаточное количество техники, уступающей современным германским или русским образцам! А что было бы с нами, не увеличь мы расходы на оборону — нас проглотили бы, не заметив, как Данию в сороковом? И по воле бесноватого фюрера шведы умирали бы под Петербургом, на «исконно шведских землях», как несчастные датчане в Эстляндии?

Швеция никогда не была искренним союзником Гитлера. Любезности в его сторону, даже такие, как мое поздравление «по поводу побед германского оружия» осенью 1941-го были не более чем актом вежливости в высших государственных интересах — ведь Швеция, не обеспечивая себя продовольствием, вынуждена была экспортировать недостающее из стран, захваченных Германией, которая была крупнейшим шведским торговым партнером! Именно эти объяснения были даны мной русскому послу, госпоже Коллонтай. В сентябре 1943-го, вручая русскую ноту, она вернула мне мои слова, заявив, что государственные интересы СССР больше не могут мириться с тем, что Швеция поставляет Еврорейху стратегические товары, используемые в войне против СССР.

Россия снова сумела удивить мир. Меньше года назад германские войска (тогда еще не Еврорейха) стояли на Волге, и казалось, война вот-вот будет завершена. Но русские сумели нанести врагу страшный удар, еще более сильный, чем тот, которому подверглась армия Наполеона; и даже мобилизация под германские знамена всей Европы совершенно не помогла Гитлеру, вся территория России была очищена от немецких захватчиков, русские армии вступили в Польшу, Румынию, Болгарию и Финляндию. И Швеция вдруг оказалась на линии, разделяющей враждующие стороны. Тогда оказалась, что они обе имеют претензии к нам!

Очень трудно сохранить нейтралитет в большой войне. Когда воюют все, за малым исключением, сильнейшая сторона обычно понимает нейтралитет, как строгое соблюдение такового к противнику и полную свободу — к самой себе. И 1943 год показал, что происходит, когда в войне меняется сильнейшая сторона, Рейх еще считал себя ею, СССР уже ощутил себя таковой — и они оба, одновременно, предъявляли требования к Швеции, как раз тогда оказавшейся географически между ними!

Разумным выходом казалось обратиться к посредничеству третьей силы. США и Англия формально были союзниками СССР, но очевидно было, что этот союз не более чем временный, «брак по расчету». Усиление русских, как и Германии, не входило в англо-американские интересы, — а оттого можно было ждать от западных союзников, что они сумеют и силой защитить Швецию от вторжения Еврорейха, и убедить русских отказаться от своих претензий. Как и следовало ожидать, соглашение было легко достигнуто, трудность была лишь в том, что Швеция имела границу лишь с территориями, контролируемыми СССР и Еврорейхом, но не англо-американскими.

Так было принято решение взять Нарвик, о котором еще шестого октября был уведомлен шведский Генеральный штаб. Обстановка была чрезвычайно тревожной, в Гетеборге и других городах южной Швеции была паника, население бежало на север, боясь ударов люфтваффе и вторжения легионов СС, разрушивших Варшаву. Нападения с севера и с юга ждали каждодневно, считая последние часы мира. В страшном напряжении прошли две недели, и известие о десанте в Нарвик, поступившее в Стокгольм утром пятнадцатого октября, было воспринято с величайшей радостью. При таких огромных силах, выделенных для десанта, нам казалось, вопрос стоял не «сумеют ли», а «как быстро» английские и американские войска одержат победу. Как известно, Дания в 1940 году была захвачена немцами за пару часов. Силы западных союзников, брошенные на Нарвик, многократно превосходили те, которые немцы выделили для захвата Дании, а обороняющие этот город германские войска уступали по численности датской армии сорокового года! Но происходило что-то непонятное, мы даже сначала не верили радиосообщениям, от союзников же не было ни подтверждения, ни опровержения. Недоумение было развеяно лишь днем шестнадцатого октября, когда английский военный представитель официально передал нам просьбу атаковать Нарвик, поскольку иначе британские войска не могут продвинуться, также он признал, что союзный флот понес большие потери.

Это была катастрофа, потрясение основ! Вместо того чтобы прийти и спасти Швецию, союзники сами требовали шведской помощи! Конечно, мы знали, что Англия сейчас переживает не самые лучшие времена, она потерпела несколько досадных поражений. Но такое подтверждение английского военного бессилия — просто не было слов, чтобы выразить наше разочарование и ужас.

Уже с пятнадцатого октября в Балтийском море начались инциденты с нашими кораблями и самолетами, подвергавшимися атаке германских сил. Война стояла на пороге, я срочно отправил в Берлин миссию Бернадота, в надежде договориться миром. Шестнадцатого октября, сразу после встречи с английским представителем, я имел беседу с госпожой Коллонтай, которая заявила, что СССР готов оказать Швеции военную помощь против немецко-фашистской агрессии. Она знала каким-то образом о нашем посольстве в Германию. И на мои возражения, что стоит подождать результатов, ответила, что 22 июня 1941 — лучшее доказательство, как Рейх соблюдает договоры. И сказала в завершение: «Решайте быстрее, ваше величество, пока не началось!»

Русские не вторгались — они просили нашего дозволения. В отличие от всё более наглых угроз из Берлина. Они вошли в Финляндию, но не вмешивались во внутриполитические дела, не устанавливали там коммунизм и, конечно, не убивали, не жгли, не бросали в концлагеря — что уже обещал нам Гитлер, если мы не согласимся. А военная репутация русских на тот момент была высочайшей, они были единственной силой в Европе, идущей от победы к победе. Потому мое решение было оправданным и очевидным. Я принял русское предложение.

Русские знали всё — и о нашем секретном соглашении с англичанами тоже. Причем, судя по некоторым подробностям, это была не заслуга русской разведки, а сами британцы сдали нас, как разменную монету, в какой-то политической игре. Что также повысило мое уважение к русским, как к партнерам, в сравнении с англичанами. Они нас не попрекали, но потребовали себе таких же условий в отношении обеспечения транспортом, размещения и снабжения войск. Это казалось вполне справедливым.

Также хочу отметить, что весьма мало общего с реальностью имеет распространенная газетная версия, что уже после госпожи Коллонтай американский посол, не зная о той нашей беседе, требовал от меня обратиться к русским, соглашаться на все их условия, только чтобы они успели «выбить проклятых гуннов из Нарвика и спасти кого-то из американских парней, пока немцы их не перебили». Такие выражения совершенно не могут употребляться в дипломатическом протоколе. И посол никак не может «требовать» что-то у короля суверенной страны.

Я ни в коей мере не являюсь сторонником коммунизма. Но эти события показали, что первенство в этой войне перешло к русским, и что именно они являются сильнейшей стороной, с чьими требованиями надлежит считаться. Из Германии продолжали раздаваться угрозы, но больше ничего не происходило — более того, после всех этих демаршей, прибытие в Стокгольм немецких представителей на второй тур шведско-германских переговоров выглядело как явная слабость. На севере русские успешно штурмовали Нарвик, Англия и США также прислали свои делегации, что характерно, на русском самолете с русской территории. Даже эта деталь показывает, кто диктовал правила игры.

Назвать события, происходящие в последнюю неделю октября 1943 года, «Стокгольмской конференцией» будет всё же отклонением от истины, так как ее участники никогда не собирались за одним столом. Имели место лишь взаимосвязанные двухсторонние переговоры Швеции с Германией, СССР, США и Британией. По-видимому, последние три стороны также поддерживали между собой двух- и трехсторонние контакты — однако ни разу немцы не встречались с представителями воюющих против Рейха держав. Содержание переговоров, по некоторым политическим причинам, не может быть пока оглашено, но могу заверить, там обсуждались вопросы, касающиеся исключительно Швеции. И если немецкий тон поначалу был весьма резок, то очень скоро, по завершении боев в Нарвике и высвобождении там значительных сил русских войск, Германия готова была согласиться на статус-кво, то есть к сохранению нашего нейтралитета. Это неожиданно послужило поводом для изменения позиции Британии, в этом вопросе решительно поддержавшей немцев против русских — которые настаивали на размещении в Швеции, в том числе южной, достаточного контингента советских войск, «для предотвращения нацистской агрессии». Англия же и США ранее с этим соглашались, но требовали включения и своих сухопутных сил, и ВВС. Что не совсем устраивало нас, так как тогда Швеция не могла оставаться нейтральной, принимая на своей территории базы одной из воюющих сторон — очевидно было, что англо-американская авиация с этих баз станет наносить бомбовые удары по Германии, ответом на которые станут бомбардировки шведских городов силами люфтваффе. Потому, при официальном заявлении немецкой стороны, что «Германия не имеет претензий к Шведскому королевству и не применит против него силу», и британском заявлении, что тогда и иностранные войска на территории Швеции не нужны, все стороны дипломатически выступили против СССР фактически единым фронтом. Результатом был Договор, заключенный первого ноября 1943, предусматривавший:

— СССР оставляет за собой право ввести в Швецию свои войска в случае агрессии иностранной державы против Шведского королевства;

— СССР имеет право воинского транзита по шведской территории в Нарвик, для обеспечения которого в порту Лулео и узловых железнодорожных станциях этого направления создаются советские военные комендатуры и размещается ограниченный воинский контингент;

— СССР заключает со Швецией торгово-кредитное соглашение.

«Стокгольмская конференция» — хотя, повторяю, она, строго говоря, не была таковой — имела для Швеции еще одно важное значение. Был создан прецедент переговоров, пусть опосредованно, воюющих держав, для решения спорного вопроса, на территории старейшего в Европе нейтрального государства. Что самым непосредственным образом повлияло на выбор места штаб-квартиры создаваемой Организации Объединенных Наций в 1948 году.

Капитан Юрий Смоленцев «Брюс»

Вы когда-нибудь Терминатора вживую видели? Так полюбуйтесь!

За одним плечом ефрейтора Булыгина разобранная надвое крупнокалиберная снайперка в чехле, один лишь ствол длиной, как вся мосинская винтовка, в сборе весит килограммов двадцать — по сути, это противотанковое ружье с оптикой, калибра четырнадцать и пять. Или уже нового образца, облегченное, на двенадцать и семь? В чехле не видно. И прицел к такой фузее, отдельно упакованный, не меньше килограмма весит.

За другим плечом — винтовка СВД, обычного калибра. Конструкции того самого Евгения Драгунова, очень похожа на саму себя из иного времени, различие лишь в мелочах. Поступают такие в войска с августа, пока лучшим снайперам, взамен мосинок и «светок» — меткость, как у первых, скорострельность, как у вторых.

Спереди автомат АК-42. С дульным компенсатором, как было уже на АК-74, или «сотой» серии. «Калашей» в армии всё больше, и уже не только у морпехов, «бронегрызов» и гвардейской пехоты, сплошь и рядом можно видеть их и у обычных солдат. И если в нашей истории были взвод автоматчиков с ППШ в роте (у прочих винтовки), рота в батальоне, батальон в бригаде — то здесь, поскольку избавляться стараются именно от трехлинеек, привета с японской войны, бывает, что в роте у первого взвода АК, у второго ППШ и ППС, третий остается с винтарями. А зовут АКшников, чтобы не путать с автоматчиками, отчего-то «дальнобойщики». Причем у них может быть не только АК, симоновский карабин тоже выпускается, правда, его чаще можно встретить не у пехоты, а у артиллеристов и связистов. И что бросается в глаза, у здешнего СКС магазин отъемный и горловина унифицирована с АК, так что ставь хоть десять патронов, хоть тридцать, или удлиненный пулеметный на сорок — издали здесь АК от СКС не сразу отличишь. А вот пулемет РПК, тот же автомат, лишь с сошками и удлиненным стволом, отчего-то популярностью не пользуется, обычно же фронтовики всеми правдами и неправдами стараются на отделение ПК добыть, единый, «универсал». И висит автомат у Булыгина по-неуставному, что сразу выдает в нем бывалого фронтовика.

В уставе для носки оружия прописаны три положения — на плече, за спину, на груди. Всё нормально, но для случая, когда надо мгновенно изготовить оружие к бою — столкнулись нос к носу в «зеленке», и тут доли секунды решают, кто раньше — больше подходит другое. Например «по-охотничьему» — на левом плече, стволом вверх, и не за спиной, а впереди — кажется нелепым, зато в боевое положение приводится на счет «раз», попробуйте сами! Или как сейчас у Булыгина — на шее, но ремень отпускается максимально, и болтается автомат на уровне пояса, магазином вверх. К бою приводится так же быстро, даже если надо входить в рукопашку, удобно ухватывается в одно короткое движение — бей прикладом, коли штыком, и очередь по тем, кто дальше впереди. Есть еще третье, «кпэпэшное» положение, но это с АК не пройдет, тут или «ксюха» нужна, или как здесь с ППС приспособились — когда от передней антабки ремень отстегивается совсем и завязывается петлей, так что автомат висит на правом боку под мышкой, стволом вниз. При проверке документов очень помогает стать левым боком к проверяемому и ксиву брать тоже левой, правая уже на автомате; и если враждебные действия, очень удобно левой ногой напавшего отшвырнуть, одновременно обеими руками оружие к бою, и очередь веером, если врагов несколько — я своих «курсантов» уже здесь именно так учил.

А еще у Булыгина на поясе подсумки, тяжеленные даже на вид. И саперная лопатка, и нож — интересно, что не пошли здесь к АК штык-ножи, умельцы умудряются мосинские граненые приспосабливать, считая гораздо более убойными, а нож у каждого уважающего себя спецназера должен быть собственный, сделанный под свою руку.

И в завершение, за спиной огромнейший станковый рюкзак, тоже привет из двадцать первого века, и это ведь тоже мы привнесли, вместе с разгрузочными жилетами. Рюкзак на рамной основе на фронте пошел на «ура», и груз больше влезает, и легче нести, и по земле, а особенно по снегу, можно тянуть или толкать, как салазки, и основу как носилки использовать, если ранят. В казенное снаряжение по уставу пока не входит — но если «делается для осназа, по спецзаказу», то и прочие умельцы стали клепать такое из подручных средств.

Весит всё это в сумме, наверное, килограммов сто. Ну, может, восемьдесят. Но поскольку в Булыгине росту два десять, и габариты такие, что киношный Терминатор удавится от зависти, то внешне груз не кажется неподъемным — даже наш «Шварц», в миру младлей Ведерников, ростом чуть пониже и в плечах поуже. А спутник Булыгина, старшина Пилютин Петр Егорыч, выглядит вовсе невзрачно: щупловатый мужичок лет под сорок, только для немцев он намного опаснее — легенда и лучший снайпер Ленфронта, Герой Советского Союза, с личным счетом в полтысячи фрицевских голов, но трудно ему «фузею» таскать, на то ему Пров Булыгин в помощники и даден. Ну и конечно, в боевые выходы столько с собой не берут, это сейчас, поскольку они вроде как прикомандированные, «всё свое ношу с собой» — все тылы и банально пожрать, поскольку опыт показывает, лишним никогда не будет, и еще куча весьма специфического инвентаря, сделанного лично под себя, которым обрастает бывалый спецназер. И дотащить сейчас надо всего лишь от расположения до машины.

— Ну ты даешь, Булыга, солдат бы попросил! Тут вдвоем надо браться, а то и вчетвером.

— Нет, старшой, боязно! Там же оптика, дальномер и оба прицела. Вдруг уронят, ударят — страшно.

Я с этой парой вместе на фрицев охотился этой зимой в лесах Ленобласти — станция Мга, Новолисино, Семрино. Тогда я еще старлеем был, вот Пров и обращается ко мне, как привык. Хотя вне строя может просто по имени, дано ему и такое право, ну не произносится у местных «Брюс». После нас раскидало, и вот, снова встретились. И совсем не случайно, а для особого задания — но расскажу по порядку.

Нас сюда, на Карельский фронт, спешно выдернули из-под Варшавы, только в самолете и удалось поспать. Выгрузили на каком-то полевом аэродроме, в северной Финляндии, и не немцы впереди, а шведы, граница рядом. И пока с ними мир — но не надо быть шпионом, чтобы сообразить, наши собираются наступать: в каждом лесочке войска стоят, и указатели повсюду: «Хозяйство такого-то», — и дороги гусеницами и колесами изъезжены вдрызг. И еще новые части прибывают. Уже ясно, что всё это неспроста — а как замполита на политинформации послушали, сомнений и вовсе не осталось.