Сэвилл

Но когда Гэннен пришел, дверь ему открыла мать, а отец стоял на кухне, наклонив голову, выжидая, чтобы его позвали, и только потом пошел в нижнюю комнату, куда мать пригласила Гэннена. Комната выглядела даже более убогой, чем кухня, там было холодно и дула. Через несколько минут Гэннен сам предложил им перейти на кухню.

— Давайте лучше посидим в столовой, — сказал он, и это тактичное определение успокоило мать: она быстро вышла в коридор и широко распахнула дверь.

— Ну зачем, пускай остаются, — сказал Гэннен, когда она погнала Стивена и Ричарда из кухни назад в комнату.

Гэннен грузно опустился в кресло, его руки легли на торчащие пружины, и казалось, будто его крупное тело схвачено капканом.

— А я не знал, что тут подрастают еще два Сэвилла, — сказал он. — Свежее пополнение для первой команды, — добавил он и поглядел на Колина.

— Чего-чего, а силенки у них хватает, — сказал отец, севший на стул у стола. Лицо у него раскраснелось.

Мать собрала чай. Однако только час спустя, когда Гэннен уже начал прощаться, отец наконец сказал:

— Ну, так что же, мистер Гэннен? Как вы считаете?

— Я считаю, что Колину следует поступить в университет, — сказал учитель. Он стоял на пороге парадной двери и смотрел назад, в освещенный коридор.

— Угу, — сказал отец неопределенно, словно учителя вовсе здесь не было, а он прислушивался к голосу, доносящемуся из другой комнаты.

— Если я как-то могу помочь, — сказал Гэннен, — дайте мне знать. — Он шагнул назад в коридор и пожал руку матери, а потом отцу.

— Я провожу вас до остановки, если хотите. Я покажу ему дорогу, — добавил Колин, обращаясь к отцу.

— Если нетрудно, — сказал Гэннен, который остановился на крыльце, видимо довольный, что пойдет не один. — Я ведь далеко не сразу нашел ваш дом, — добавил он.

Уже стемнело. Над шахтой висела желтая луна, и на фоне облачной гряды вырисовывалась вершина террикона. Некоторое время они шли молча. Улицу затягивал легкий туман. Их шаги звонко отдавались между домами.

— По-вашему, они согласятся? — сказал Гэннен.

— Не знаю, — сказал он. — Представления не имею.

— Конечно, я отдаю себе отчет, с какими это связано трудностями, — сказал учитель, словно уже не сомневался, что потерпел неудачу. — Уже то, что они довели вас до шестого класса, большая их заслуга, — добавил он.

Свет фонарей падал на укутанные фигуры встречных.

— Кем вы хотели бы стать в идеале? — спросил учитель.

— Не знаю, — сказал он и добавил: — Поэтом.

Гэннен улыбнулся. И посмотрел на него.

— А вы пишете стихи?

— Немного.

— Но все-таки.

— Очень мало.

— Вы не похожи на поэта, — сказал Гэннен примерно так же, как говорил с ними в классе. — Мне всегда казалось, что поэты — худосочный народ. Во всяком случае, все мои знакомые поэты были такие. Впрочем, у меня на них никогда не хватало времени. — Затем, словно решив, что был слишком резок, он добавил: — Насколько я понимаю, они просто проходили определенную стадию. Во всяком случае, каждый раз это подтверждалось. В большинстве неплохие были ребята. И вскоре так или иначе начинали преподавать, как и все мы, грешные. — Он засмеялся. Его голос далеко разносился по улице. — В любом случае поэзией много не заработаешь. Это вообще не профессия. А чем бы вы хотели заняться, чтобы зарабатывать себе на жизнь?

— В конце концов буду преподавать, — сказал он.

— А на поле во время схватки вы сочиняете? — спросил Гэннен, явно довольный его признанием.

— Нет, — сказал он. — Там уж не до этого.

— Иногда, насколько помнится, я замечал у вас определенную апатичность, — сказал учитель, посмотрел вперед и добавил: — Это уже остановка? Я бы ее не нашел. — Он указал дальше по улице. — По-моему, я слез где-то там.

Когда наконец появился автобус, Гэннен протянул ему руку.

— Надеюсь, вы объясните родителям, какие это даст вам преимущества, — сказал он, — не упоминая про поэтическое призвание. На вашем месте я бы ограничился перечислением профессий, доступ к которым открывает университет, — добавил он, влез в автобус, не оглянувшись, прошел вперед и сел там, словно уже забыв о том, куда он ездил и зачем.

В этом году он постоянно играл в первой команде, выступал за школу на легкоатлетических соревнованиях, а в пасхальные каникулы нанялся на ферму и начал готовиться к июньским экзаменам. Это было чуть не самое счастливое время в его жизни. Даже регби его увлекало, потому что игру приходили посмотреть девочки — Одри, и Мэрион, и сдержанная тихая Маргарет, которая всегда стояла чуть в стороне от их шумной компании. Даже тренировки два раза в неделю доставляли ему теперь удовольствие: с нападающими занимался Гэннен, а с остальными — Картер, преподаватель физкультуры. Нападающие играли между собой, строили схватку с игроками второй команды, отрабатывали отражение захвата, прорывы, вбрасывание, а также позиции в схватке, часами, как им казалось, толкая металлический тренажер. Гэннен командовал: «Ниже, ниже, спину не прогибать, нажим вверх», просовывал мускулистую руку между торсами, пригибал головы, ставил бьющие по мячу ноги в правильное положение, а с другого конца поля доносились выкрики Картера — Стэффорд передавал мяч или с другим игроком разучивал удары по воротам издалека.

В конце концов было решено, что он пойдет в колледж. Гэннен больше не упоминал ни о том, как был у них, ни о своем разговоре с его родителями. Когда он сказал ему, что поступает в колледж, Гэннен, который стоял у своего стола, кивнул и добавил:

— Хорошо, что вы все-таки не бросаете учиться. — Он собрал свои книги. — Если я могу чем-нибудь помочь, то буду рад.

Колледж находился в соседнем городе, и он поехал туда на автобусе, чтобы подать заявление о приеме. Бесконечные коксовые печи и фабрики, заводы и склады, улицы, тесно застроенные домами, глухие стены и рекламные щиты наконец уступили место небольшому парку. В конце асфальтового проезда стояло кирпичное здание колледжа, справа и слева протянулись два спортивных поля.

Человек, который разговаривал с ним, казалось, был удивлен. Невысокий, с черными волосами, гладко зачесанными назад, темнобровый, темноглазый, он сидел за своим столом с непроницаемым видом.

— Откровенно говоря, я думаю, что вы делаете ошибку, — сказал он. — Лучше останьтесь в школе еще на год. Получите степень. Мы вам будем только рады, но я искренне считаю, что для вашей подготовки требования здесь слишком низки. — Он добавил: — Ну, и вдобавок служба в армии. Ведь так вы просто получаете отсрочку на два года.

— И все-таки я хотел бы подать заявление, — сказал он.

— Нас вполне устроит, если вы поступите к нам. Я имел в виду только ваши собственные интересы. — Он говорил и быстро писал что-то на листе перед собой.

Стэффорд, откинув голову, медленно выпускал дым из ноздрей — отголоски его звонкого беззаботного смеха замирали среди деревьев. Он был в смокинге, под подбородком был безупречно завязанный черный галстук. В сумраке его светлые волосы, казалось, испускали слабое сияние.