Шахматы для одного
Шрифт:
Ольга внимательно слушала рассказ отца, стараясь ни одним мускулом на своем лице не выдать ужас, охвативший и сковавший ее сердце. Она взяла изображение сидящих в два ряда девяти фигур, перевернула его и прочитала надпись чернилами мелким почерком: «Владимир Трубецкой, Либрон Клеменс, Арнитан Эпс, Индраждит, Олов Нильсон, Фернандо Коко, Карлос Джорге, Анэт Де Поль, Юншэн Ван Ли». Черно- белый снимок кое- где выцвел от времени, так что лиц почти невозможно было разглядеть, но было отчётливо ясно, что смотрели они строго в камеру, и взгляд у них был тяжёлый, как молот, и суровый, как климат в русской тайге. На них висели темного цвета плащи, с какой-то нашивкой на левом плече, то ли вроде змеи, то ли тернового венка: Ольга так и не сумела разглядеть. В центре сидел жилистый старик с опустившимися мохнатыми
– Я могу забрать это? – тихо спросила Ольга, показывая на документы.
– Бери,– махнув рукой и сделав еще одну затяжку, разрешил Петр Алексеевич, – Читай. Эти бумаги переданы мне по наследству.
– Почему именно тебе?
Отец посмотрел на дочь своими большими мудрыми глазами, опустил их снова на сундук и со вздохом ответил:
– Главой Сейма был твой прапрадед. На фотографии ведь написано «Владимир Трубецкой».
Ольга оцепенела. Она едва вздрогнула, ожила, холодными руками подвинула сундук ближе к себе и ,прочистив горло, задала еще один вопрос:
– И что он делал?
– Все, чтобы найти эти семьи и потопить Киру и Эрика вместе с их Атлантидой, – вздохнул Трубецкой и продолжил, отведя взгляд от дочери в окно, – Он был одним из последних магом. Нашла старшая беда, все хранители с магическими способностями погибли примерно в течение 10 лет после его смерти.
– Как он умер? – дрожащим голосом произнесла Ольга, пряча фотографию назад.
– Возвращался из крепости, корабль разбился о скалы. Его тело так и не нашли. Подозревали, что это было подстроено, он был деспотичен и нажил много врагов за свою карьеру.
– Заслужил, – твердо сказала Ольга.
– Не будь так жестока, – покачал головой Петр Алексеевич.
– Я приду позже, – твердым громким голосом заявила Ольга, забрав сундук и подойдя к двери, – когда прочитаю.
Одной свободной рукой она накинула обратно на голову капюшон и, толкнув дверь, вышла из темного кабинета в светлый коридор. Стук захлопнувшейся двери никак не повлиял на замершее состояние Петра Алексеевича, его взгляд уперся куда-то в угол кабинета, рука застыла с дымящейся трубкой, он глубоко вздыхал и думал.
Трубецкая проходила по длинным коридорам Небесной Канцелярии, и ее мучали размышления такого разнородного характера, что голова ее гудела и болела одним разом сильнейшим образом. Она думала о прадеде, о деле номер 9665, о людях, которые ее окружают. И размышления ее представляются мне чрезвычайно любопытной пищей для любого мозга. Интересно, как же так выходит, что мы можем быть такими похожими и такими разными одновременно? Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Но при этом противоположности притягиваются. Говорит ли это, что человек – существо непостоянное, запутавшееся? Или, напротив, разумное и многогранное? Если мы выбираем людей, обладающих характером, подобным нашему, чтобы мы смотрели на мир под одним углом, то как рождаются непонимания и споры?
Глава 8.
Слезой заслонившись от ветра,
Над желтой осенней травой
Я выну письмо из конверта,
И голос послышится твой.
Л. А. Завальнюк
В каменном сундуке уже постаревшие, но по-прежнему ясные и четкие, прислонившиеся друг к другу спали самые важные документы в истории того мира. Аккуратно и ловко Ольга вынула стопку сложенных в несколько раз листов желто-коричневой бумаги, похожей на пергамент. «Сжечь немедленно» гласила надпись на поверхности импровизированного конверта. Ольга провела пальцем по выдавленным черными чернилами буквам и развернула первый лист. Ровным и мелким почерком была исписана вся площадь пергамента. Нигде не было ни адреса, ни подписи. Характер почерк имел женский.
Усевшись на пуховое одеяло,
лежащее на высокой кровати, Ольга принялась читать секретные, скрытые документы, а точнее сказать, письма Эрика и Киры. В любой другой ситуации мы с вами должны бы были осудить столь наглый и откровенно неприличный поступок – читать чужие личные, наверняка, любовные переписки, но всвязи с обстоятельствами и отсутствием любых других источников информации, думаю, можно снисходительно, даже с пониманием отнестись к действиям Трубецкой.Итак, оперевшись на спинку кровати и положив перед собой пачку завернутых писем, Ольга начала читать письма Киры одно за другим.
«В моей голове достаточно много мыслей, чтобы задавать вопросы. Вопросов достаточно много, для того чтобы искать ответы на них всю жизнь. Но достаточно ли жизни, для того чтобы ответить на всё?…
Я чувствую запах тающего снега, его приносит поток чистого и холодного воздуха в мою комнату. Сидя перед окном, я смотрю на застывшую природу: небо совсем стеклянное, не синее, не яркое, оно просто замерзшее, как и деревья вокруг, дома, машины, как я… Все застыло в ожидании весны, а чего жду я? Все оттает и начнет жить заново, а я? А я стою под потоком ледяного воздуха, наполняю им легкие и стараюсь ни о чем не думать. Впервые за много месяцев оставить гонку и просто насладиться тем, что мне дано, мигом, покоем, что пришел ко мне совсем ненадолго, я в этом уверена. Миг – это уже жизнь, постараюсь полностью окунуться в него. Я чувствую гармонию, совершенное единение и идиллию трех компонентов красоты: музыки, природы и любви.
Стараясь быть идеальными, мы создаем для себя принципы, которым необходимо следовать. Эти принципы создают рамки, границы, которые нельзя переступить. Но что делать, если одна из этих границ мешает тебе быть счастливым? Стоит ли преступить её и изменить собственным идеалам или надо отказаться от части счастья в пользу стандартного идеала? Один человек говорил, что все границы условны и созданы, чтобы их переступать. Все условности преодолимы, надо лишь поставить для себя эту цель. Так что же выбрать? Ах, этот выбор, он вездесущ, но я предпочла бы выбирать между куклой и коляской, стоя в детском магазине, держа маму за руку. Тогда на мне бы лежала меньшая ответственность за выбор. К сожалению, мне не пять лет, и по всем критериям людей считаюсь взрослым человеком. Нужно выбирать самой.
Закрою окно, кажется, я замерзла. Не знаю, может быть, приближающаяся весна так действует, а, может, во мне говорит ребенок, но я все же надеюсь на то, что найду решение, сохранив при этом и верность идеалу и возможность быть счастливой. Моё безверие уходит вместе с зимой, я жду оттепели, я жду ответов…»
«Иногда так хочется плакать, ни от того, что кто-то обидел, ни от того, что кто-то умер, просто от того, что ты останавливаешься и понимаешь, что запутался. Ты вроде бы шел к чему-то большому и нужному для тебя, но в какой-то момент понимаешь, что, работая ради будущего, забыл жить в настоящем. И когда наступает момент осознания того, что в погоне за мечтой ты утоп в мелочах, не приложил все силы для непосредственного достижения результата, тогда слезы так и просятся наружу. Но я не умею плакать, кажется, я все мои слезы закончились, когда не стало самого родного для меня человека, но я нашла другой способ – я пишу, и это помогает мне разобраться в собственных мыслях, разложить все по местам. Дело в том, что когда говоришь, что-то забываешь, а письмо позволяет продумать, взвесить и сказать все, без исключений.
Ты сказал, что я обманываю себя. Сначала я подумала, что в этом ты точно ошибаешься, я могу обманывать кого- угодно, но только не себя. Обладая способностью холодно и трезво рассуждать, анализировать поступки, я предполагала, что рассчитываю каждый свой шаг и каждое свое слово. Поверь мне, так оно и было. Я не прожила ни дня без подведения итогов, без осмысления всего, что я сделала. Но, видимо, этого было недостаточно, потому что сейчас, когда ты мне сказал, что половина всего, чем я занимаюсь, абсолютно бесполезна, я сижу и пишу это. А, следовательно, не была так уверена в себе, а, может, просто слишком много думаю. Самое интересное, что я собиралась читать тебе проповеди, обдумывала, что скажу, но, наверное, в этом и есть разница между нами: я думаю – ты говоришь.