Шахнаме. Том 1

Как мусульманин, Фирдоуси — шиит, т. е. сектант, оппозиционный к догматизму официального суннитского ислама. Он уже не зороастриец, но по существу, «почитатель Йездана», которому поклонялись его деды и прадеды и все герои его поэмы, какими они представлены в источниках и предисточниках. Опора на традиционное народное мировоззрение, противостоящее каноническому мусульманству, обусловила известное свободомыслие Фирдоуси.

На первый взгляд, слепой рок или неумолимое предопределение господствуют в тысячелетнем мире образов «Шахнаме» и не дают людям никакой возможности борьбы, обрекают их на пассивное повиновение. Человек, даже титан, как будто бессилен против воли рока вообще и неумолимого закона смерти, в частности.

Но при более глубоком проникновении в общий смысл поэмы убеждаешься, что для Фирдоуси это неизбежное изменение и исчезновение — закон жизни, жизненной борьбы, а не смерти. Борьба в жизни и за жизнь олицетворяется для поэта в труде человека: «Земледелец, дехкан, воин — все ищут боя (на арене жизни); терпеливый, разумный и рассудительный заполучит в тенета и лютого льва; радуйся тому богатству, которое добыто трудом твоим».

Человек не всесилен, но и не бессилен. Он многое может преодолеть и даже стать сильнее смерти бессмертием своего дела.

Фирдоуси описывает войну, но мир, спокойствие, процветание родной страны в царстве справедливости — это то, что он, как и народ, хочет и может назвать своим идеалом.

В «Шахнаме» нет проповеди войны ради войны, ради профессиональной и сословной выгоды воинов, а также нет идеализации войны. Однако, видя идеал в спокойствии и благородной независимости, поэт считает, что мир не дается даром. Он может быть добыт трудом и завоеван мечом: «Ищи двери независимости (довольства) — мечом...».

Внешне противоречивы и взгляды Фирдоуси на государство, власть царей и подданных. В основе их лежит, конечно, идеал благоустроенного классового общества, во главе с наследственным шахом — носителем фарра. Имущественное неравенство и отношения господства и подчинения представляются естественным, извечным законом жизни. В идеале справедливого устройства общества сохраняется неравенство больших и малых, пасомых и пастырей. Власть справедливого владыки в первую очередь закрепляет фактическое и юридическое неравенство. Устами Бозоргмихра, мудрого советника идеального монарха Хосрова Ануширвана, провозглашено это сохранение различий: «Малых он за малых считает, больших — за больших...». Это, конечно, идеал государства, обеспечивающего господство больших и эксплуатацию малых.

У Фирдоуси мы встречаем даже парафразы известной формулы сасанидского Ирана: «Престол — опора алтаря и алтарь — опора престола», «религия и царская власть — как тело и душа, ими обоими стоит мир», «каждый раз, как трон остается без государя, теряет цену и мудрость, и религия»...

Эти взгляды Фирдоуси, конечно, находил в источниках и предисточниках «Шахнаме» и, сочувствуя им и разделяя их, сохранил.

Подчеркивать дехканскую идеологию поэмы не приходится. О ней ярко свидетельствует каждая страница. С полным правом «Шахнаме» называют энциклопедией феодала-аристократа. Действительно, в поэме есть прямые указания на то, как следует натягивать тетиву и спускать стрелу, как сражаться и как пировать после боя, как править подданными и как добиваться власти, как передавать ее и даже как достойно умирать на престоле.

Ведь «Шахнаме», как уже говорилось, — не только эпическая поэма, но и дидактическая, книга, которая поучает не меньше, чем специальные поучения, жанр, богато представленный в литературе той эпохи (например, «Кабус-наме» XI в., эта персидская параллель русскому «Поучению» Владимира Мономаха, «Сиасет-наме» и другие памятники). Но у Фирдоуси, при всей жизненности, полнокровности наставлений, нет элементов приспособляемости, которые были свойственны последующим авторам (Кей-Каус, Низам-аль-Мольк, Са‘ди в «Голестане»). Печать прямоты и благородства лежит на страницах поэмы. Шах говорит своему наследнику: «Тебе предстоят трудные дела: иногда придется быть волком, иногда — овцой». Рекомендуется гибкость, подчас хитрость, но вместе с тем высоко ценится чистота сердца и прямота. Далее говорится о необходимости прежде всего ясной мысли и понимания предстоящего дела, о необходимости иметь верного друга, помощника в час нужды, наконец, о необходимости «разума и сердца, очищенного от кривизны и ущербности...». Интересно отметить аналогичный, замечательный по своей силе фрагмент Дакики (зе до чиз гиранд мар мамлакатра...)

Двумя вещами власть берут себе над миром Одна — что белый шелк, другая — как шафран... Одна — что сталь меча, другая — золотая Монета, и царей на ней стоит чекан. Тому, кто власти ждет, тому необходимо, Чтоб в этом добрый знак ему был небом дан, Чтоб щедрая рука и красноречье были, А в сердце — с ласкою жестокость и обман... Удел немногих власть — орел, парящий в небе. Не в силах взять ее и лютый лев, кабан... Мечом ее берут и золотом, кто может, Чтоб удержать, ее привязывают стан. Когда удача есть и золото без счета, Излишни красота тому и царский сан. Отвага, щедрость, ум нужны при этом деле, Судьба не даром ведь дает на то фирман!

И, конечно, вспоминаешь благородные в своей мужественной простоте строки Рудаки:

В дни испытаний суровых узнаешь Доблесть, величье и силу вождя.

Таким образом, Фирдоуси — не исключение по своей идеологии в богатой талантами литературе таджиков и персов того времени.

Но вместе с тем, Фирдоуси настойчиво подчеркивает идею равенства всех перед законом и великих и малых, пастырей и пасомых (стада — раме). А в некоторых случаях, например словами мятежника-повстанца, говорит: «Не всякий, кто больше, — лучше...» (на хар кас ке у мехтар у бехтар аст).

Так просто и естественно сливались в творчестве Фирдоуси противоположные тенденции, создавая своеобразие поэмы: аристократической, и народной одновременно. Как великий поэт, он выразил то, что мог слышать, хотел слышать и слышал в годы ужаса и гнета.

И еще одна общая характерная черта мировоззрения, творчества и, по-видимому, личности Фирдоуси. Это его глубокая человечность, гуманизм, очевидный при чтении любого эпизода «Шахнаме»: «Того, кто ушел с пути человечности, считай дивом-демоном, не считай его человеком».

В источниках были общие моральные сентенции, прописи добродетели. В «Шахнаме» они получили новую силу, искренность звучания, поэтическое наполнение. Имя гуманиста Фирдоуси стоит в одном ряду с великими именами других человеколюбцев — Низами, Са‘ди, Шота Руставели, Хафиза, Навои.

Особенно заслуживает внимания галлерея чудесных женских образов «Шахнаме». Не следует, как это часто бывает, искажать исторической перспективы и распространять представление о женщине-гаремной затворнице, темной, забитой, лишенной прав, на все периоды жизни даже и мусульманского Востока. То, что было верно, типично для периода упадка, разложения феодализма, не вполне соответствовало периодам подъема, развития феодализма, еще исторически прогрессивного в X—XII и даже в XIV—XV столетиях. И жизнь и литература нередко давали образы женщин, принимавших деятельное участие в жизни, занимавших почетное место и в ряду господ положения — мужчин. Характерна известная надпись на медресе Улуг-бека в Самарканде: «Стремление к знанию есть обязанность каждого мусульманина и мусульманки» (XV в.).

Тем не менее, реакционные тенденции, взгляды, впоследствии ставшие господствующими, имелись и в раннее время расцвета феодализма. И, может быть, ничто другое так не подчеркивает гуманизм творчества Фирдоуси, как создание образов женщин, героических в своей женственности и женственных в своем героизме. Их много — и героинь больших сказаний и эпизодических фигур повествования: Рудабе, подруга Заля и мать Ростема, Техмине — мать Сохраба, иранская героиня Гордаферид, пленительная Мениже, дочь Афрасиаба, глубоко женственная коварная Судабе и многие другие. Порой они заслоняют фигуры основных героев — Ростема, Исфендиара, Заля, Сама, Сохраба, Сиявуша и других исполинов народной эпопеи. Как тонко и по-рыцарски целомудренно, благородно рисует Фирдоуси своих героинь (и героев) в моменты, казалось бы «рискованные» (свидание влюбленных Заля и Рудабе в ее девичьем чертоге, ночное посещение Ростема влюбленной Техмине)! То, что поэт, запечатлев на страницах своей книги чудесные образы женщины-подруги, женщины-матери, женщины-героини и, наконец, просто женщины-человека, пронес их сквозь столетия вместе с немеркнущим светом человечности и благородной любви, представляется одной из великих заслуг автора, одной из основных причин бессмертия поэмы.