Шальная мельница
Шрифт:
Внезапно движение — опустил свои руки мне на плечи (отчего невольно вздрогнула), сжал до легкой боли. Добродушный шепот:
— Анна-Анна…, - шумный вздох. — Что за мысли у Вас в голове? Слухи? Я же Вам уже объяснил. Плевать мне на них. Плевать. Я верю фактам, а не молве. Слова — лгут, а поступки — доказывают. И пока… правда на Вашей стороне. На Вашей…
А то, что… встречи наши стали редки, — и вновь звонко вздыхает, отстраняется, шаг в сторону. Прошелся по кабинету, замер у стола. — Не моя прихоть тому виной. Дел ужасного много навалилось. Неспокойные времена настали. Хотя… когда они были спокойными? Вновь поляки с прусами разбушевались.
— Войне? — ошарашенная, тут же обернулась. Изумленный взгляд на Генриха.
— Войне, Анна. Войне. Да, — махнул рукой, повел взглядом около. — Бои, походы и так постоянно идут, однако… куда страшнее, когда всё это приходит в родной дом. И на всё смотришь уже иначе. — Облокотился, уперся руками в спинку своего стула. Пристальный, откровенный, печальный взор мне в очи. Закивал головой. — Так что такие дела, Анна. Такие… дела. А не слухи…
И снова новый день, и снова мы не видимся с Генрихом. На беду, или на благо — уже не знаю. Однако на душе пока тихо, спокойно, в меру того, насколько это возможно, учитывая теперь на сердце новый груз, страх — война. Беспощадная, что тогда (в мое время), что сейчас. Без разбору уносит жизни, коварно решетя, кромсая живые тела… за чужие идеи, за чужое счастье… за чужой комфорт.
И что она принесет мне, окунись я в нее… непосредственно?
А на следующее утро объявили, что вчера, 4 февраля 1454 года, в Торне, Прусский союз пошел против Ордена, открыто заявив об отказе подчиняться ему, отдавая предпочтение Польскому королю Казимиру IV. Было поднято восстание. Торн разрушен. Объявлена повсеместная мобилизация войск. Кровавый поход намечен, и нет больше шанса… даже на призрачный мир. То, чего так жутко боялись — свершилось: война. Начата гражданская война: и нет других вариантов, как спасти плоть родной земли, кроме как… безжалостно оросить ее кровью своих врагов.
(людей, увы (но в первую очередь) людей…)
Переполох с самого рассвета. Двор как никогда оживленный. В воздухе — напряжение, подобно ауре высоковольтных проводов. Сердце срывается, сбивается, забывая свой плавный, тихий ход. Кони тревожно ржут, словно предчувствуя будущее кровавое побоище. Взволнованы жители — каждый при деле: кто помогает тащить из складов провиант, из арсеналов — оружие, порох, ядра, оснащая повозки в дорогу, а кто — снаряжать братьев-рыцарей в благой путь и слуг их верных. Даже Командор нынче в свете, тоже готовится к походу.
Живо нырнуть между столпившимся народом ко входу в замок, взгляд около и, очередной раз убедившись, что нет его, нет моего Генриха здесь, среди толпы, броситься внутрь, по знакомому коридору да к самой лестнице, к родной двери.
Бешенный, взволнованный стук.
Тишина. Никакого участия.
И снова колочу изо всех сил, а на глазах уже застыли слезы. Но не могла же я опоздать? Не могла же его упустить? И снова отчаянные удары, пинки…
Разворот, обреченно скользя спиной по дверному полотну, бесстыдно ревя, опустилась на пол.
Внезапно — где-то голос. Такой родной… и такой, почему-то, важный сердцу. Живо подрываюсь на ноги и стремглав мчу в заданном направлении. Едва не наскочила на него, сбив с ног.
Рассмеялся добродушно сей нелепости, любезно удерживая меня, помогая выровняться на своих двух.
— Я думала, что уже не увижу тебя.
Обмер, ошарашенный. Но еще миг — и, совладав с собой, — обернулся к
своему товарищу. Кивнул головой.— Я догоню.
— Хорошо, только сильно не задерживайся. А то… Командор… сам знаешь какой у нас брюзга.
Короткий кивок головы — и перевел на меня взгляд.
— Анна…, - несмело взял мои руки в свои. Крепко сжал. Взором уткнулся в наше сплетение. Смущенный шепот. — Моя дивная Анна… Берегите себя. И прошу… дождитесь меня, не сбегайте.
Робкий взгляд друг другу в глаза. Невольная дрожь, а на ресницах моих вновь заблестели слезы. Живо выдираюсь из его хватки и тотчас кидаюсь на шею. Нагло, бесцеремонно впиваюсь поцелуем прямиком ему в губы, ничего не боясь… и не стыдясь.
Обомлел, заледенел, словно статуя. Несмелое, невольно движение губ — и внезапно напор. Видно было по глазам, как тяжело ему дается это решение — но насильно отстраняет меня от себя. Едва заметно качает головой.
Шепчет:
— Я не могу, Анна… Вы же знаете… Я не могу. И не быть с Вами, и не остаться. Милая моя, дорогая Анна. Простите меня, если я Вас… чем-то ввел в заблуждение.
— Только… не говори, что ты ко мне ничего не чувствуешь?
Обмер, несмелое движение головой (качая), шевеление губ.
— Я и не говорю. И тем не менее… Прости меня, Анна… И мне жаль, что… Вы не можете меня понять.
— Я понимаю, — злобно рычу. — Я всё понимаю, но сейчас… Вы, ты… уходишь туда… откуда мало кто возвращается. Не сейчас, не в это время… Вы же — словно пушечное мясо, — жуткие картины из фильмов рисуются в моей голове.
Печально ухмыляется.
— А Вы думаете, настанет время, когда война станет менее беспощадна?
Обреченно опускаю голову. Предательски шмыгаю носом, проглатываю горячие, соленые потоки ужаса.
Вдруг движение — и обнял меня, притянул к себе, отчего уткнулась носом в его (парадную, белую) мантию. Практически не дышу…
— Генрих, ты мне нужен. Очень нужен.
— Моя Анна…
(немного помолчав; шумный вздох)
Я тоже буду… постоянно о Вас думать. Однако… нам большее никогда и не светит. Увы… Простите меня, моя дорогая. Я предупреждал, о много предупреждал…. а о главном — забыл. Это я Вас подвел. Я…
Жадно хватаюсь за его руки, еще сильнее прижимая к себе.
— Не уходи, молю. Генрих…
— Прощай, моя дорогая. Молись за меня — и я вернусь.
Силой отрывается от меня — не хватает мочи на сопротивление. Короткий поцелуй в лоб — и разворот, живо пошагал прочь, временами звеня доспехами, нервно сжимая рукоять меча.
… в душе так пусто становится, глухо…. словно уже его хороня.
Когда б хоть половину тех усилий,
Что отданы ведениям войны,
Мы делу просвещенья посвятили, -
Нам арсеналы были б не нужны.
И «воин» стало б ненавистным словом,
И тот народ, что вновь, презрев закон,
Разжег войну и пролил кровь другого,
Вновь, словно Каин, был бы заклеймен.
Лонгфелло Г.
Глава 10. Тьма и Свет
Там, куда заходит солнце,
У балтийских берегов,