Шалость

Она вытянула руку над плечом Нико.

Нет, не получается. Как жаль. Она могла бы ответить на еще парочку писем. Нора провела пальцами по его мягким волосам, массируя его шею и плечи...

Девять минут.

– Не пойми меня неправильно, муш, - начала Нора. – Мне действительно приятно. Просто...
– Она снова посмотрела на часы.
– Девять минут?

– Ты отсасывала мне дольше девяти минут, - заявил он, оторвавшись от ее груди.

– Совершенно другая ситуация, и ты это знаешь.

Он покачал головой и вернулся к своей задаче. Нора и Нико лежали на боку, ноги и руки были переплетены, подбородок Норы на макушке Нико, а его голова прижата к ее груди.

Десять минут.

– Это какая-то патология. Тебя кормили из бутылочки в детстве?
– поинтересовалась она.
– Неважно. Это было грубо. У меня нет детей. Я не имею права осуждать.

Двенадцать минут. Она начала ощущать дискомфорт. Возбуждение, но с толикой боли.

– Думаю, могло быть и хуже, - сказала она со вздохом.
– Если у твоего парня оральная фиксация, то лучше она будет на сиськах, чем на сигаретах, не так ли?

Наконец, Нико расхохотался настолько сильно, что Норе удалось вырваться из его рук и одернуть сорочку на место. Иногда этот парень был ненасытным.

Нико потянулся к ней, но она шлепнула его по руке.

– Нет, плохой муш. Сейчас время для вина.

– Каждый день моей жизни наполнен вином, - произнес он.
– А твоя грудь только четыре месяца в году.

– Но это калифорнийское шардоне, - ответила она.
– И у меня есть еще конфеты.

– Хмм, - задумывается он.
– Если есть конфеты...

Он натянул джинсы и спустился вниз за бокалами, пока Нора открывала бутылку.

Нико вернулся с видом победителя с двумя бокалами для вина, и застал Нору, копошащуюся в его дорожной сумке.

– Что-то ищешь?
– спросил он и поставил бокалы на тумбочку у софы. Он взял бутылку вина, посмотрел на этикетку и улыбнулся.

– Мой подарок, - ответила Нора и продолжила поиски. Ей не было стыдно за копание в его вещах. Она владела им. Пока они были вместе, она владела им даже больше. А это значит, что его тело принадлежало ей, его сердце - ее сердце, и его багаж - ее багаж. Так что она все равно узнает.

– Он там, - решил помочь он.
– Внизу.

– Это он?
– спросила она и вытащила плоскую белую коробку с черной лентой.

– Нет, это на его день рождения.

– Кингсли?
– спросила Нора. День рождения Кингсли был второго ноября, через день после их возвращения из путешествия.

– Да, - подтвердил Нико.
– Хотя... не знаю, стоит его дарить или нет.

– Тебе стоит вручить ему подарок. Он будет много значить для него.
– Нора хотела, чтобы между Нико и Кингсли были хорошие отношения, почти так же она хотела, чтобы и у нее с Нико были хорошие отношения.

– Дело не в этом, - попытался объяснить Нико.
– Я не знаю, уместный ли это подарок. Он может...
– Парень пожал плечами. Бабушка называла его «мушем» не просто так. В отличие от почти всех, кого она знала, включая себя, когда Нико не знал, что хотел сказать, он просто молчал.

– Можно посмотреть?
– спросила она.

Нико указал на коробку бокалом вина.

– Если хочешь.

Она хотела.

Нора развязала черную ленту. Коробка была красивой с милым бантом, которую, скорее всего, выбрала кузина Нико Марбелла, офис-менеджер винодельни. Она подняла крышку и нашла небольшую книжку в черном кожаном переплете.

– Фотоальбом?
– предположила Нора. Нико молчал, значит, она угадала. Он не смотрел на нее, пока она переворачивала первую страницу, а сосредоточился на золотой жидкости в своем бокале.

– Боже мой, - выдохнула Нора, прижав ладонь к груди.
– Какой же ты милый.
– На фотографии был Нико в возрасте пяти лет, она узнает эти глаза где угодно. Он сидел на пеньке, на краю виноградника, а на заднем плане был дом. Маленький Нико поймал кузнечика или сверчка, или что-то другое и показывал его на камеру на вытянутой ладони. Он улыбался, и Нора заметила два недостающих передних зуба.

– Там еще, - сказал Нико.
– С пяти до двенадцати лет.

Нора медленно листала альбом и поняла, что ее глаза наполнились слезами. Не фотографии маленького Нико произвели на нее впечатление. Ее детские фотографии тоже не имели большого значения. Но значимость того, чтобы подарить Кингсли целый альбом с фотографиями его сына, тех лет, которые Кингсли пропустил...

Тут был Нико в шортах и футболке, бегущей за одним из его кузенов, с изображением футбольного мяча на носке. А вот Нико на пляже, Французская Ривьера, в маминых огромных солнечных очках, с белой полоской на носу. Вот Нико, свернувшись клубочком, спит на куче свежего белья, как домашний кот.

– Кингсли никогда не оправится от этого, - с улыбкой заявила Нора.
– Если дом охватит огнем, он спасет Джульетт, Селесту и этот фотоальбом.

– Не Сорена?
– спросил Нико.

– Сорен спасет Кингсли, - ответила Нора.

– А что насчет тебя?

– А кто, по-твоему, устроит пожар?

Нико рассмеялся, а Нора продолжила листать альбом.

– Никаких фотографий, когда ты был младенцем?
– спросила она.

Он поморщился.
– Не смог ни одной найти.

– Где-то же должны быть твои фотографии.

– То есть я не смог найти ни одной, где я был бы один. Мама фотографировала, значит, на всех фотографиях... понимаешь...
– Он снова замолчал. И тогда Нора поняла. На всех фотографиях маленького Нико держал отец.

– Ты уверена, что такой подарок уместен? – спросил Нико.
– Он не будет...

– Triste?
– Нора подобрала французский эквивалент к «печально».

– Больно, - объяснил Нико.

– Он пропустил двадцать пять лет твоей жизни. Безусловно, ему будет больно. Но если и есть одна вещь, которой он научился, будучи со мной, это видеть разницу в хорошей и плохой боли.
– Она закрыла альбом и прижала его к сердцу.
– Это хорошая боль.

– Тогда можешь отдать его ему, - ответил он.
– И сказать ему bon anniversaire.

– Он будет тронут, узнав, что ты волновался, будет ли ему больно. Он хочет, чтобы ты любил его так же сильно, как и он тебя.

– Со временем, - сказал он.
– Может быть.
– Нора понимала его сдержанность, чтобы действительно отпустить себя и полюбить Кингсли. Мужчина, растивший его с рождения до своей внезапной смерти два года назад, все еще занимал высокое место в сердце Нико. Медленно, но верно, Кингсли протаптывал себе дорогу. Ему невозможно было отказать. Кингсли мог быть чертовски привлекательным, когда хотел.