Шапка Мономаха. Часть II

В назначенное время, как только часы пробили полночь, над водной лентой Сеймы вспыхнул малиновый шар салюта. За ним второй, третий. Потом затрещало и заухало на полнеба. Над самым берегом загорелся гигантский вензель императрицы Екатерины, а на воде распустились огненные цветы, превращая речную гладь в фантастическую поляну.

Полчаса свистело и грохотало над рекой, и когда шум стих, Долгоруков подначил хозяина дома:

— Поминки справляешь по Сечи?

— Торжествую! Мне эта вольница в печенку засела. Никакого с ней не было сладу. Так что, когда Петр Александрович предложил Сечь разогнать, я полностью его поддержал. Освоение степи – вот что нам нужно. А эти нехристи, вечно пьяные, знай себе гоняют колонистов.

— Сказал бы честнее: освоение моих земель.

Разумовский промолчал. Румянцев ворчливо заметил:

— И сколько же ты пороха пожог ныне, Кирилл Григорьевич? Небось на сражение хватило бы.

Хозяин усмехнулся.

— Ох и бережлив ты, Петр Александрович. Но не печалься. Запасено пороха достаточно. На еще одну такую компанию, как с туркой, хватит вполне.

— Да вот только не турка у нас нынче в противниках, – вздохнул Румянцев. – С османами-то все просто было. Увидел – бей. Бегут – догони и тоже бей. А тут… Слухи разные ходят. Говорят, что наши войска к самозванцу целыми полками переходили. А те, что в плен попадали, тут же присягали. Как тут будешь уверен в своих силах?

— У меня тоже бегут солдаты, – вздохнул Долгоруков, зная лучше всех из присутствующих, каково тянуть солдатскую лямку: он начинал военную карьеру рядовым, да еще штрафником. – Десятками. Особливо в Московском легионе, коего лучшие части в Крыму остались. А донцы развернулись и ушли на ногаев.

— Та же беда! – откликнулся Румянцев. – Все казачьи полки, кои на Харьков были скомандированы, растворились в степи. Вот и думай, куда навострились – к Пугачу аль на Дон? А малороссийские полки приходится потихоньку разоружать, окружив пехотными заслонами. Оттого и скорость марша невысока.

— Я без тебя, Петр, не решился на Москву идти со своими убогими силами. Поджидал вас в недвижении.

— Не вменяй себе в стыд, Василь Михалыч. У Пугача сила великая уже скопилась. Нас, вместимо, числом врага не запугать – приучились турку бить маневром. Но то – на равнинах. А в заокских лесах? Рубка страшенная наш ждет, вот что я тебе скажу. Одна надежа на выучку солдатскую. “Обряда службы” у Пугача нету. Толпой на нас повалят. Как правильно марш и лагерь устроить, то им неведомо.

— А как же гвардия? – с подковыркой спросил хозяин дома.

— Орлова самонадеянность сгубила, преображенцев – предательство.

— Гвардейцев сравнивать с богатырями Румянцева?! Те-то к парадам, а не к войне готовились, а задунайцы порохом кашу заправляли да не одну пару сапог в походах сносили, – заступился за коллегу Долгоруков. – Великую книгу ты, Петр, составил, хоть и малую страницами! Я твои идеи, в ней изложенные, у себя в войсках применил и через то знатного солдата воспитал.

Разумовский оживился:

— Интерес имею к новым воинским ухваткам. Расскажи нам, Петр Александрович, что за инвенции в военном деле ты сочинил или вынес из войны с османами.

Румянцев задумался, стоит ли всем делиться. Тщеславие победило, и он начал излагать по пунктам:

— Образ действий наших войск установился рядом последовательных опытов и приспособлений к условиям обстановки. Перво-наперво, противника раздробляй, а свои силы в кулак собирай. В бою друг друга поддерживай – так своим командирам частей заповедовал. Намерения свои от врага скрывай, местность к своей пользе применяй. Лучшая оборона есть наступление, токмо имей представление, что есть главный предмет твоих действий. Для сего потребно сведения о противнике собирать и ясно установить себе, как его силы расположены, а как – твои. Где у него слабейшее крыло, туда и правь наступ.

Собеседники генерал-фельдмаршала слушали внимательно, но рты от удивления-восхищения не открывали. Уж они-то знали, сколько было упущено возможностей за многолетнюю кампанию. По большому счету, 1-я армия в полную силу заработала лишь с прошлого года. Но зато научившись побеждать, разошлась не на шутку – этого у нее не отнять.

— Что нового по тактике скажешь?

Долгоруков задал вопрос тоном строгого экзаменатора, но Румянцева он не смутил. Оседлав любимого конька, он продолжил свои наставления:

— Переменил я общее построение. Разделил его на три части. Когда наступ, совершал обходные маневры, имея центральный каре как резерв для кареев на флангах. Решимость, отвага, удар в штыки в самом слабом месте, быстрота и преследование до полнейшего разгрома. А офицерам наказывал: товарища выручай, действуя по собственной инициативе, а солдату в трудную минуту подавай личный пример.

Он замолчал, припомнив инициативность Суворова, которая чуть не привела к беде. Пришлось выручать любимого ученика. Его ожившее во время рассказа лицо вновь омрачилось – не из-за Сашки, а от другой кручины .Он долил себе в бокал и продолжил:

— Офицеры… Не токмо солдат нынче ненадежен. На офицеров тоже полагаться безоговорочно нельзя.

— Как так? — удивился Разумовский.

— Вот так, – вздохнул фельдмаршал. – Как-то утром нахожу на своем столе письмо, прибитое к столешнице кинжалом. Кто-то в мой шатер вошел через все караулы и вышел, не подняв тревоги. Но не это самое тревожное. В письме моя супруга сообщает, что находится с дочерью в заложниках у самозванца, и ей поручено передать мне список семей моих офицеров, что так же в плену содержатся. И что они будут непременно люто казнены, если я не сложу оружие. И гравюру приложила с видом казни на Болотной.

— Ах ты ж! Сонмище богомерзких мятежников, предвадительствуемых сыном тьмы и ада, другом бесов и наперсников сатанинских! – витиевато выругался Разумовский. – И что теперь?

— Ну, офицеров, у которых семьи в заложниках, я из полков на время изъял и свел их скопом в единый деташемент. Считаю их самыми ненадежными и в первую линию ни в коем случае не поставлю. Но это разве решение? Прочие офицеры тоже в курсе, почему я так сделал. Кто-то донес до них. И я не могу ручаться в их твердости в решающий час.

Выпили, помолчали.

Разумовский отставил бокал и потянулся за трубкой.

— Я, Петр Александрович, по секрету тебе скажу, что если господь будет милостив, то, может, и не будет битвы. Я в Москву человека послал, который смерти не боится, а Пугачева ненавидит люто. Он вместе с дезертирами туда отправился, так что за своего вполне сойдет. И будет он искать случая самолично порешить самозванца.

— Ну, помоги ему господи! – перекрестился генерал-фельдмаршал. – Если он сможет, то всех нас спасет. Ну а мы пока свою работу делать будем. Войско уже все прошло. Надо уже и догонять его. Так что завтра прощаться будем. Ты уж больше вина не выставляй.