Шашлык из леопарда

– Да, Ленка, да! В том обезьяннике, не в этом... Тогда десять лет назад... уже больше... они хотели меня убить... я бы просто исчезла - и все... я точно знала, я тогда видела, что они со мной будут делать... они все были бухие, кроме одного... а я была так обкурена и под газом, и еще дура была, косяк в лифчик прикопала. Прикинь!.. Я все видела, как в трансе. Там... Ленка, слушай! Там, впереди, было две реальности. Обе - в гроб. Даже если бы они отпустили меня живой и только пригрозили, что за наркоту упекут в зону, если их сдам, а там... Ты понимаешь?

Стала накатывать тошнота, муть... Она только приметила про себя, что уже не смотрит на Ленку, а смотрит в пол, мимо своей затекшей ноги.

– Ну-ка, прервись!
– вдруг грозно и грубо, по-тренерски приказала Ленка.

Она не видела подруги. Только сильные руки Ленки, вдруг оказавшейся позади нее, подхватили ее под мышки, вздернули вверх - и бросили прямо на Ленкино место, лицом вниз.

Место было после Ленки теплым - и ей вдруг сразу стало легче, в сон бросило.

Подушки разлетелись в стороны - и Ленкины пальцы впились в ее плечи, а потом - в шейные позвонки.

– Ё-маё!
– донесся откуда-то сверху по-настоящему злой Ленкин голос.
– Еще тут не известно, кто кого потеряет. Колотит-то как тебя!

– Ты только не уходи, Лен!
– вдруг взмолилась она, терпя сильную боль, Ленка умела делать массаж, как заправский мануальщик-костоправ.
– Я должна... сегодня.

– Куда я пойду, блин!
– еще злее откликнулась Ленка, вздохнула глубоко и шумно и сказала: - Вот что, подруга. Только рассказывать будешь не ты, а я. Это я про тебя буду все рассказывать, что придумала и додумала... а ты будешь только поправлять, когда совсем мимо кассы. Вот так! Идет?

– Идет, - сдалась она и сглотнула твердый комок.

Только сегодня. Только один этот день жизни - так она решила, сдавшись - она позволит узнать о себе все, что угодно, и сделать с собой все, что угодно. Этот день, который она держала в себе, как кнопку пожарной сигнализации в застекленной металлической коробке - "При пожаре разбить стекло" - настал. Разбей, Ленка, и давай туши! Заливай все, как хочешь, ничего не жалко... Она потом скажет спасибо. Она сумеет сказать подруге "спасибо".

Ленка снова схватила ее, как клещами, за плечи и резко перевернула - откуда у нее только сила такая?! Как у шпалоукладчика...

– Вот так!
– сказала Ленка и накинула на нее сверху плед, а подушку из-под головы вынула.

– Ты чего мне, сеанс психоанализа... как по Фрейду?
– чуть-чуть посопротивлялась она от непривычного, немного беспомощного положения.
– Ты еще и это проходила?

– Да хоть горшком назови...
– буркнула Ленка и больно ткнула ей указательным пальцем в верхнюю губу, прямо под носом.

И как только Ленка умудрялась делать всякий массаж - хоть силовой, спортивный, хоть точечный, китайский - с накладными ногтями?! Втягивает она их, что ли, как кошка?

– Ну вот, улыбаешься, значит, оживаешь, - довольно констатировала Ленка, глядя на нее сверху вниз... ну, прямо как на опознании трупа.
– Готова, подруга?

– Готова,- кивнула она и только отодвинула от подбородка щекочущий край пледа.

Ленка вдруг нагнулась таким резким, смертоносным движением, так стрельнув глазами, будто задумала рывком поднять с пола бензопилу...

– Ты хоть помнишь тот последний звонок?

Оказалось, она так нагнулась, чтобы резко подхватить и подвинуть пуфик - причем не к изголовью, а подальше - к ее ступням. И села там, поодаль.

– Последний звонок?
– не поняла Анна, успокоившись как-то чересчур рано и глубоко.

– Ну, не школьный же, е-маё!
– ругнулась Ленка, ясно показав, что сеанс будет не фрейдовского психоанализа.

– Да, я помню, - кротко, сдаваясь в сомнамбулы, ответила она.
– Помню.

Железный, жутко тяжелый для глаз ящик телефона-автомата во "Внуково"... В двадцати метрах от зоны регистрации. До рейса Москва-Владивосток, до конца света в одной, отдельно взятой столице чуть больше часа. Лотерея. Повезет - не повезет, ответит подруга или не ответит... Сколько там было нужно, чтобы позвонить - два рубля... или десять рублей... какие тогда деньги-то были, вообще? Точно помнится только, что мобильных еще не было. Вернее они были... но как иномарки. Здоровые такие железки Motorol'ы и Erircsson'ы. У нее не было ни мобильника, ни иномарки, время еще не пришло.

Подруга ответила - вот Божий подарок! Она подумала, что, может быть, это намек, сигнал надежды - еще она вернется, еще она родится тут... но только не сейчас.

– Ленка, слушай - и не ори, - спокойным, асфальтовым голосом произнесла она тогда в трубку уже набившую оскомину фразу - начало короткого гамлетовского монолога, который она повторяла всю дорогу до аэропорта.

Монолога, где только про "не быть"...

– ...Я слушала тебя и не орала, ты помнишь?

– Помню. Спасибо, Лен...

Дождь еще был. Затяжной. Текло по стеклянной стене - и смывало со стекла какую-то бетонную постройку, стоявшую напротив... теперь, здесь, в этом времени, очень напоминавшую ей ментовский аквариум в стороне от Ярославки. Аквариум с обезьянником - два в одном. Надо же, зоопарк на выезде!

Она хорошо помнила картинки, но не помнила саму себя в те минуты, когда говорила в трубку аппарата того, уже почти вымершего вида телефонов. Хорошо тогда поработала с собой.

– Дождь был...

– Да, Лен. Я еще подумала- если нас не выпустят... ну, самолет... я останусь... Но я очень не хотела, чтобы дождь кончился.

"В самом деле не хотела?" - вдруг задумалась она. Все, что сейчас вспомнится про себя - придумано тут же, на диванчике, под пледом, в кротко-сомнамбулическом состоянии. У души прошлого нет... И как было в действительности там, в душе, тогда, в тот день, который помнится отчетливей и контрастнее, чем вся прошлая неделя, - это просто очень правдоподобная иллюзия, созданная именно сейчас, под уютным пледом... В ванной, под душем, придумывалось бы по-другому, в других тонах и акцентах. Картинка была бы в других ракурсах... в другом фильтре.

Относительно достоверны в прошлом только рассудочные мотивации. Она улетала во Владивосток - условно "навсегда". Она эвакуировалась. Она полностью меняла жизнь. Москва стала тогда ее личным Чернобылем. Все было брошено и должно было зарасти - детская песочница, школьные парты, домашние вещи... все. Все в одночасье стало смертельно опасным, даже любимые детские игрушки готовы были прикончить ее смертоносным излучением невыносимой правды.

– "Я улетаю навсегда. Не ищи. У меня все в порядке. Все деньги мои. Прости, Ленк. Спасибо, что не орала и вообще. Я позвоню"... В тебе, Ань, тогда грамм двести было, да? Мартини розовый? Угадала?