Шайтан Иван 5

* * *

Хамид покинув дымный, пропитанный злобой дом Абдулах-амина с камнем на душе. Решение не приходило. К кому примкнуть? Старая вражда или призрачный шанс на мир? Сомнения грызли его, как шакалы падаль. После ночи, проведенной в мучительных раздумьях, он сел в седло и отправился к единственному, чей совет ценил выше золота, мудрецу Абу Вахиду.

Старца знали все горы. Казалось, он жил здесь вечно, как живая легенда. За сто с лишним лет его сухая, маленькая фигура, укутанная в простую шерстяную накидку, стала частью горного селения. Хамида впустили в прохладную саклю высокогорного аула. Абу Вахид сидел на низком топчане, поджав ноги. Белые, как первый снег на вершинах, волосы и борода обрамляли лицо, изрезанное глубокими морщинами. Но глаза… Ясные, пронзительные, они встретили Хамида взглядом, в котором читались века мудрости и безмолвное понимание.

— Ас-саляму алейкум, уважаемый Абу Вахид, — Хамид склонился в почтительном поклоне, касаясь рукой сердца.

— Ва алейкум ас-салям, Хамид. — Голос старца был тих, но звучен, как ручей в тишине. Правнук молча поставил гостю низкую скамью.

— Простите, что потревожил ваш покой, — начал Хамид, садясь. — Но к кому еще идти за советом, когда душа в смятении? Никто не может сравниться с вашей мудростью, уважаемый.

Абу Вахид слегка кивнул, его взгляд, казалось, проникал в самую суть смятения гостя.

— Ты колеблешься, Хамид. Не знаешь, куда повернуть свой клинок и клинки своих воинов.

Хамид лишь кивнул, глядя в земляной пол.

— Столько зим ты сеял смерть среди гяуров… А теперь сомневаешься, та ли это была жатва? — Старец не спрашивал, он констатировал. Хамид вздрогнул от точности его слов.

— Что же ты хочешь услышать от меня, воин? — спросил Абу Вахид, не отрывая проницательного взгляда.

— Совет, мудрейший! — вырвалось у Хамида. — Укажите путь!

Старец медленно отвел глаза, устремив их куда-то вдаль, за стены сакли.

— Нет, Хамид. Никакого совета не будет.

— Как… нет? — Хамид растерянно поднял голову.

— Если бы ты горел уверенностью в победе и правоте своего выбора, твои сапоги не ступили бы на мой порог, — произнес Абу Вахид спокойно, но каждое слово падало, как камень. — Ты пришел потому, что боишься ошибиться. Боишься поражения. И ищешь в моих словах не истину, а оправдание. Чтобы потом, если падут твои воины, сказать: «Виноват старец, он надоумил». Разве я не прав?

Хамид замер. Простота и неумолимая правда этих слов обрушилась на него, как обвал. Он чувствовал себя обнаженным перед этим всевидящим взором.

— Решение — твое, и только твое, Хамид, — продолжил старец, и в его голосе впервые прозвучала строгость. — Твои воины доверили тебе самое дорогое, свои жизни. Спроси же теперь самого себя: За какую правду ты готов положить эти жизни без сомнения, без сожаления, с легким сердцем и чистой совестью? Ту сторону и избирай. — Абу Вахид откинулся на грубые подушки, его веки медленно сомкнулись. — Больше мне нечего сказать тебе, Хамид. Путь указан. Иди.

Тишина сакли стала абсолютной. Разговор закончен. Хамид поднялся, склонился в последнем, глубоком поклоне перед закрытыми глазами мудреца и вышел на ослепительное горное солнце. Теперь он знал, как искать ответ.

Хамид вызвал самого доверенного воина и поручил ему сообщить Хайбуле все подробности совета и готовящемся походе на него. Старейшины тухума собирались на совет. Хамид решил разделить ответственность с советом, за дальнейшее участие их воинов и на чьей стороне. Впрочем, он не мог единолично принимать решение в таких вопросах. У него было право остаться военным предводителем или отказаться, в случае его не согласия с решением совета.

Глава 27

Зимний дворец. Кабинет императора.

В строго назначенное время граф Васильев вошёл в кабинет. Его ожидали Император, генерал Бенкендорф и цесаревич Александо.

— Здравствуйте, Ваше императорское величество, — граф склонился в придворном поклоне.

— Здравствуйте, Дмитрий Борисович. Я пригласил вас, что бы услышать ваши впечатления о нынешнем состоянии дел в Восточном отделении Коллегии и другим вопросам связанными с Портой.

— Надеюсь, ваше величество мои откровения будут правильно восприняты вами. Краткие выводы я доложил в виде докладной записки его высокопревосходительству генералу Бенкендорфу. — легкий кивок в его сторону. — Не хочу рисовать мрачную картину всей иностранной Коллегии. Я осветил только вверенное мне Восточное отделение.

Император немного нахмурился.

— Я ознакомился с вашим докладом и соглашусь с вашими действиями, но об этом будет отдельный разговор. Хочу услышать ваше мнение о второй Лондонской конвенции.

Граф задумался.

— Присаживайтесь, Дмитрий Борисович, — разрешил император. — Ваше стояние не приносит ни какой пользы, только вред.

— Благодарю, ваше величество. — Граф присел, но так, чтобы его спина оставалась прямой.

— Старая школа — подумал Александр глядя на Васильева.

— Ваше императорское величество, наше присутствие на этих сборищах, чисто номинальное. Потешить своё самолюбие. Все присутствующие страны уже давно решили, как будет звучать итоговое коммюнике. Нас лишили даже видимого контроля за проливами, согласно Ункяр- Искелесийского договору. Все соблюдали внешнее приличие, но провели решения выгодные всем, кроме России. Принуждение Египетского паши Мухаммеда Али к миру с Турцией, которая проиграла первое же сражение, никаких выгод нам не принесло. Возможно, если бы Порта завязла в этом конфликте, для нас было бы более предпочтительным. Англия помогает Султану, чтобы наладить доставку зерна, снимается излишняя зависимость от наших поставок. Подогревает вялотекущий конфликт на Кавказе. Франция поддерживает Порту, для того чтобы держать в напряжении Австрию и её союзницу Пруссию. А все вместе они делают всё, чтобы ослабить Россию. А мы важно присутствуем на всех сборищах, важно надуваем губы и мним себя вершителями судеб народов. Мы, как толстый и добрый мишка, которого водят на поводке туда, куда нужно им. Они будут собачиться между собой, пока их интересы не касаются нас. Но стоит нам заикнуться о наших интересах, они дружно накинуться на нас. Вот и вся политика в кратком изложении, ваше величество. Прошу прощения за мой менторский тон. Забылся немного через досаду, которая обуревает меня от сих мыслей.

В кабинете повисла тягостная тишина. Политика, изложенная простым и беспощадным языком, предстала перед всеми в обнаженном виде, без пышных тряпок дипломатических условностей и блестящей, но ложной бижутерии великодержавных амбиций.

Молчал и граф Васильев, вновь посрамленный Петром. В их яростных спорах о государственных делах зять был непримиримым сторонником трезвого, простого восприятия политической действительности. Его подходы ко многим вопросам, столь отличные от привычных канцелярских хитросплетений, попросту выбивали Дмитрия Борисовича из колеи. А чего стоила его фраза, та самая, что однажды повергла графа в глубочайшее изумление!

«У России только два верных союзника: армия и флот».

Граф, когда до него дошла вся устрашающая истина этих слов, лишь закрыл рот и долго, молча, смотрел на Петра.

И теперь, под гнетом собственных откровений и тягостного молчания, граф Васильев не смог удержаться. Мысль Петра, столь точно резюмирующая все только, что сказанное им самим, требовала быть озвученной.

— Ваше величество, — начал он тихо, но отчетливо, нарушая тишину, — позвольте заключить. Из всего мною сказанного напрашивается единственный, горький вывод… Он сделал короткую, но выразительную паузу, встречая вопросительный взгляд Императора.– У России есть лишь два верных союзника: её армия и флот.