Шедевр

Нет, я однозначно никогда даже не слышала о подобном способе убийства. Хотя кто сказал, что его забальзамировали заживо? Внешних признаков смерти я не вижу. Если на шее и есть странгуляционная борозда, то ее скрывает шарф и высокий воротник мантии. А возможно, это был яд. Нет смысла сейчас гадать об этом.

– Разве это не прекрасная идея? – узнаю в голосе Оскара собственные интонации, когда я говорю о своем творчестве. – Детство давно ушло, а сказочник по-прежнему стоит возле кроватки с волшебной книгой в руках, способный воплотить в жизнь любую мечту ребенка.

Вот же черт! Я никогда не отзовусь плохо о чужом творчестве, потому что сама знаю, сколько моральных и физических сил уходит даже на одно произведение. Ты творишь, вкладывая в работу часть своей души. Разумеется, это непросто. Человек по натуре своей не любит что-либо отдавать.

Так что и сейчас я не скажу ничего против. Не имею права. Никогда не скажу творцу, что его работа бессмысленна. Это главное и единственное табу, которое я не нарушу ни при каких условиях. Но черт возьми! Ведь когда-то это был молодой и цветущий человек, а сейчас… Сейчас я даже не могу толком осознать его смерть, и это начисто выбивает меня из колеи. Как так?!

– Я единственный творец в этой области искусства, – словно прочитав мои мысли, говорит Оскар. – К сожалению. Я долго думал, чего же я на самом деле хочу от этой жизни, пока, наконец, не понял одну элементарную истину. Время. Все живое со временем стареет и умирает. Сегодня ты молод и красив, а всего через несколько лет твоя красота начинает увядать. И ты становишься таким, как все. Бессмертие. Люди подсознательно стремились к нему чуть ли не с начала времен. Никому не хочется умирать. Поэтому однажды я сказал себе: «Оскар, а ведь ты можешь дать этим людям то, чего они так страстно хотят. Ты можешь исполнить их самое сокровенное желание». И вот результат. Сейчас этот юноша прекрасен, как никогда. Теперь он никогда не состарится, не превратится в презираемую всеми образину.

И сколько в его словах этого самого презрения к пожилым людям! Я сама не замечаю, как просто заслушиваюсь этими объяснениями и даже начинаю согласно кивать. А когда, наконец, очухиваюсь, то костерю себя последними словами за то, что позволила ему начать меня дурачить. Какое еще бессмертие?! Парень уже мертвёхонек, как… Мой взгляд скользит по умиротворенному лицу юноши, и мысль обрывается на полуслове.

А потом приходит знакомое чувство. Мне просто позарез нужны ручка и бумага. Слова и мысли переполняют мою душу, требуя излияния на бумагу. Причем, не завтра и даже не через час, а немедленно.

– Тетрадь и ручка, – сдавленно говорю я, посмотрев в объектив камеры. – Здесь есть где-нибудь тетрадь и ручка? Ну или просто бумага и карандаш?

– Поройся в тумбочках в спальне, - отзывается Оскар. – Может, и есть. Давно туда не заходил. Кто знает, что можно найти во всех этих шкафах и ящиках…

Искомые письменные принадлежности и правда обнаруживаются в нижнем ящике прикроватной тумбочки, и я, по-турецки усевшись на кровать, с головой ухожу в мир своих мыслей. Оскар никак не комментирует происходящее, а может, я просто настолько сконцентрировалась на работе, что полностью отключилась от всех внешних раздражителей. Но это и неважно. Важно то, что впервые за долгое время мое вдохновение снова бьет ключом, и это единственное, что имеет для меня значение.

Ручка летает по листу бумаги с такой скоростью, словно я чем-то одержима. Слова срываются с кончика пера, как птицы, а описываемая картина с каждой секундой приобретает все новые и новые краски. Когда безумный творческий порыв начинает сходить на нет, я уже заканчиваю писать то, что хотела изначально, только изредка вписывая в текст незначительные детали.

Перечитав написанное, я остаюсь довольна собой. Кажется, я никогда еще не писала так хорошо, как сейчас. Уж насколько я не люблю читать собственные работы, но сейчас было бы просто глупо игнорировать очевидные факты. Казалось бы, такие простые слова, а как переплелись между собой… Словно мелодия, а не рукописный текст. А некоторые из эпитетов я вообще использую впервые. Можно подумать, их нашептал мне кто-то на ушко.

Бросив быстрый взгляд на окно, я удивленно отмечаю, что солнце уже практически скрылось за горизонтом. Даром, что сейчас разгар лета. Нехило я, однако, посидела. Впрочем, к подобным выпадам из реальности я давно уже привыкла. Сама не замечаю, как время проходит. Один раз, правда, уснула прямо за ноутбуком, когда писала. А когда утром проснулась лицом на клавиатуре, на экране было напечатано почти две тысячи страниц одним сплошным «аааааааааа».

Урчание желудка напоминает о том, что у меня сегодня во рту маковой росинки не было. Как проснулась тут часиков в десять утра – по моим внутренним ощущениям это вообще глубокая ночь! – так до сих пор и сижу. И просидела бы еще, но у желудка явно свое мнение на этот счет. Другая проблема, что я совершенно не представляю, где тут кухня. Остается только надеяться, что я не умру от голода в ее поисках.

Осторожно положив тетрадь и ручку на тумбочку, я рывком поднимаюсь с кровати и покидаю спальню. Надо думать, атмосфера в этом огромном пустом доме в такое время суток вполне подошла бы, чтобы снимать тут какой-нибудь фильм ужасов. А у меня вызывает лишь интерес. Даже жаль, что в темноте на самом деле не живет никаких чудовищ, а то я бы с радостью пошла с ними знакомиться. Главное потом найти дорогу назад, а то жаль будет, если придется по памяти переписывать то, что я только что писала.

========== Глава 3. Причины ==========

– Так, если бы я была кухней, где бы я находилась? – рассуждаю я вслух, оказавшись в коридоре и озадаченно смотря то на арочный проем, ведущий в какое-то помещение, стены которого увиты плющом, то на дальний конец, где видна лестница на первый этаж.

Ну, если я хоть что-то помню и смыслю в архитектуре, то кухни обычно все же располагаются на первом этаже. Хотя ни капли не удивлюсь, если здесь она окажется где-нибудь на чердаке. Как бы там ни было, я все же решительно поворачиваюсь налево и двигаюсь в сторону лестницы. По пути мельком заглядываю в ту дверь, что располагается по соседству с той, откуда я вышла, и обнаруживаю там туалет. Он, как ни странно, выглядит настолько убого, что в первый момент мне кажется, что я попала в какое-то общежитие для бездомных. Неровные стены без обоев, все в брызгах краски, голый пол, на котором стоят банки с этой самой краской, разбитое зеркало над раковиной. Зато кран тут не капает, по сравнению с ванной, хоть какой-то плюс. А вообще такое впечатление, что когда-то тут начался ремонт, да так и не закончился, а повис на середине.

Делать тут нечего, так что я возвращаюсь в коридор. Даже не в коридор, а самую настоящую анфиладу. Множество арочных проемов с тонкой резьбой по дереву намертво приковывают мое внимание. Даже про голод забываю, залюбовавшись такими, казалось бы, простыми, но от этого не становящимися менее прекрасными орнаментами. Только у самого перехода на лестничную клетку уж не знаю, каким образом я замечаю тонкие борозды на полу и потолке поперек коридора. Будь я сейчас в средневековом замке или в древнеегипетской гробнице, непременно подумала, что меня разрубит лезвием, если я попытаюсь здесь пройти. Хотя… если вспомнить, где я сейчас… Как назло, тут нет ничего, что можно было бы двигать перед собой, чтобы посмотреть, что случится, а самой идти как-то не хочется.

– Я смотрю, интуиция у тебя все-таки есть, – внезапно прорезает повисшую было тишину голос Оскара. В этой полутьме я не могу разглядеть ни динамик, ни камеру, но это не имеет ни малейшего значения. – Но не стоит так переживать. Это всего лишь моя система «Антивор». Я не использую ее против своих гостей.

Антивор, говоришь? Что-то мне не хочется знать, что же произойдет с непрошенными гостями, если они попробуют пройти через это место.

– Но если тебе интересно, на правой колонне есть выключатель.