Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шекспир, рассказанный детям
Шрифт:

С одной стороны, строгая конкретика установленных фактов. Родился 23 апреля 1564 года, место появления на свет — Стратфорд-он-Эйвон. Умер 23 апреля 1616 года там же. В промежутке между двумя датами вместо элегического тире энциклопедических справок — насыщенная событиями жизнь. Учился в грамматической школе, где познакомился с латынью и древнегреческим. Потом — Лондон, неверная карьера актера и рискованная стезя сочинителя. С 1594 года — пайщик театральной труппы «Слуги лорда-камергера» (с 1603-го — труппа короля). В 1612-м, сообщают те же авторитетные (и многочисленные) источники, вернулся в Стратфорд. А там — неизбежная ф и н и т а, только к обычному комедия из распространенной идиомы надо бы добавить еще и трагедия. Потому что этот сумрачный жанр, принеся поэту львиную долю лавров,

наложил свой отпечаток на всю его нелегкую жизнь. Впрочем, как знать, легкая ли была эта жизнь или нелегкая, коли обсуждается по сей день проблема: «Был он или не был?» Ибо, с другой стороны, автором шекспировских произведений объявляют то одного, то другого, то третьего. Среди соискателей этой чести Фрэнсис Бэкон, графы Ретленд и Оксфорд, драматург Кристофор Марло. Не сомневаюсь, при малейшей логической возможности критика запросто включила бы в список кандидатов еще и Тенесси Вильямса, Александра Дюма или Оскара Уайлда. Одна беда: мешают, так сказать, история с географией.

В оправдание фантазирующей критике скажу одно: Шекспир так многолик, так многогранен (попробуй не быть многогранным, будучи целой вселенной!), что в его творческой физиономии можно найти чьи угодно черты. В известном смысле, правомерно заявить, перефразируя знаменитые слова Достоевского («все мы вышли из «Шинели»): вся послешекспировская мировая литература вышла из Шекспира.

И еще одно основание придумывать гипотетических Шекспиров имеют доктора Уотсоны от литературоведения: наследие Шекспира — это, конечно, тайна. Или даже множество тайн, из которых наиочевиднейшая: откуда столь высокая философская мудрость, столь ослепительная художническая мощь, такая универсальная эрудиция и феерическая легкость в личности, по внешним признакам вполне заурядной? И впрямь, откуда? Увы, докторам Уотсонам, даже в звании профессоров, разгадку этому парадоксу во веки веков не найти, иначе они стали бы Шерлоками Холмсами. А Шерлоки Холмсы, между прочим,— тоже изобретение гения, а потому заурядным отгадчикам не по зубам. Словом, о Шекспире писать трудно. И вряд ли стоит строить из этой аксиомы теорему.

Но писать о лембовском Шекспире еще трудней. Здесь уж с самого начала в глазах двоится (или, учитывая, что Лембов двое, Чарльз и Мэри, брат и сестра, даже троится). Неизбежно. В самом деле. Ведь лембовский Шекспир — это, конечно, Шекспир. Но одновременно это Лембы. Это драматургия Шекспира. И это произведения людей иного века, Чарльза и Мэри, выполненные в ином жанре, в иной мане-

. N

ре, это иные проблемы (хотя и замаскированные), иные цели и задачи, оцененные иной мерой, на фоне иной веры.

Упаси Бог, я не обвиняю и не подозреваю Лембов в бунте против оригинала. Но ведь они — при всем желании — не в силах отменить закономерность, подпольно сопутствующую художественному творчеству: искусство всегда, помимо прочего — то есть судеб и стычек, страстей и раздумий, разговоров и путешествий, приписываемых героям,— еще и дневник автора, его подсознательные заметки на полях. Любой текст содержит тьму-тьмущую этих невидимых — и зачастую самим авторам неведомых — шрамов. Или, если выражаться выспренно,— зарубок.

Есть однако же среди лембовских побудительных мотивов и такие, кои не сочтешь непроизвольным импульсом Несомненна, например, решимость соавторов дать свой комментарий к Шекспиру, пересказать Шекспира так, чтоб само повествование служило себе объяснением и расшифровкой.

Речь идет здесь о трех замыслах.

Первый, как бы популяризаторский,— дать детям Шекспира и — шире — сделать Шекспира доступным для неподготовленного читателя, не обязательно ребенка.

Второй — научный. По выражению одного из критиков, «иным комментаторам очень полезно было бы заглянуть в скромную книжечку Лембов: в ней много удивительно точных наблюдений, оригинальных мыслей, верных догадок» (цитирую по статье Н. Я. Дьяконовой в книге Лемб Ч. «Очерки Элии». М., 1979, с. 196).

Третий — сугубо экспериментаторский, важный для теории литературных родов и видов, вообще для поэтики: проверка конвертируемости

жанров. Трансформация пьесы, трагедии, комедии в рассказ, роман, сказку: насколько этот процесс правомерен? Взяли брат с сестрой высокую трагедию и обратили, не мудрствуя лукаво, в развлекательный, приключенческий сюжет (выражаюсь осторожно, не произнося жанровых наименований, поскольку сам не знаю, как именовать то, что получилось в результате,— романом, рассказом или, быть может, прозаической балладой). И путешес-

твие по маршруту «из жанра — в жанр» состоялось в пику современным любителям телевизионных действ.

Те наверняка убеждены, будто столбовая дорога искусства однонаправленная: литературу неостановимо инсценируют, превращают в спектакли — театральные, кинематографические, телевизионные. А туг — инсценировка наоборот, зрительное переводят в разряд умозрительного, пьесу — в прозу. Литература вновь — в очередной раз — берег верх над зрелищем.

Впрочем, зрелищность Шекспира такова, что лучшие издатели испокон веков стремятся сопровождать шекспировские тексты — собственные и пересказанные — парадом картинок, театром иллюстраций. Следуя этой традиции, мы тоже устраиваем — с помощью знаменитого пятитомного Шекспира, выпущенного на заре столетия Брокгаузом и Ефроном,— вернисаж картин на шекспировские сюжеты.

Но вернемся к Лембам. Их опыт, опубликованный в 1807 году под заглавием «Рассказы из Шекспира» («Tales from Shakespeare»), снискал себе мировую славу, обрел (и по сей день обретает) новую жизнь в переизданиях на английском языке и в переводах на многие другие языки. Он стал классикой детского чтения повсюду — и в дореволюционной России тоже. В нашем издании совмещены две лучшие русские версии «лембовского Шекспира», первая относится к 1865 году, вторая — к 1914-му.

2

К Лембам автора этих строк привели (о, опять эта роковая, магическая, шекспировская цифра) три обстоятельства.

Первое — преклонение перед Шекспиром.

Второе — извечное любопытство на тему: «Как они писали вдвоем?» — разбуженное загадкой Ильфа и Петрова.

Третье — давний интерес к проблемам приключенческих жанров, в частности к загадочной метаморфозе адаптирования. Случающиеся под ее знаком перемены порою столь разительны, что наблюдателю только и остается протирать глаза, перебирая в уме обветшавшие парадоксы: «От велико-

го до смешного — один шаг», «От любви до ненависти — рукой подать» и т. д. и т. п.

Оговорюсь: на мой взгляд, смешное тоже бывает великим. По меньшей мере, в литературе. Пример всегда перед глазами: «Дон Кихот». Так что, бросив для начала камень в адрес адаптирования, покаемся и признаем: это был пробный камень. И может быть, уже время собирать камни — пробные^о бесспорно.

Чтоб не изобретать велосипед, воспроизведу некоторые свои мысли на сей счет, высказанные лет шесть-семь назад (книга «В мире приключений. Поэтика жанра». М, 1986, с. 316 - 318).

Итак, к вопросу о «Дон Кихоте». Шедевр Сервантеса — роман романов, не просто «настоящая» литература и не просто «серьезная», а великая, величайшая. Престиж «Дон Кихота» прочен, универсален и повсеместен. «Дон Кихота» знают все, хотя тут же надо оговориться: не все его читали. Те, кто читал книгу Сервантеса, делятся на две группы. Большинству «Дон Кихот» известен в сокращенном варианте и лишь меньшинству — в полном. Большинство в данном примере — широкая аудитория. Меньшинство — круг высокообразованных людей: специалисты-литературоведы, любители изящной словесности, работники искусства и т. п. Обе категории читателей имели дело с «Дон Кихотом». Но с Сервантесом ли? Сервантес не писал «малого», «сжатого» «Дон Кихота». Он написал один-единственный роман, большой, «полный», с посвящениями, отступлениями, с громоздким стихотворным антуражем. Распространенный у нас пересказ не содержит отсебятин, и в этом смысле перед нами именно Сервантес. Но он не содержит и многого, что Сервантес счел нужным в роману. И значит, перед нами не совсем тот Сервантес. Или совсем не тот? Усеченный автор — это до некоторой степени другой автор. А лембовс-кий Шекспир — не просто усеченный, а рассеченный на мелкие части и лишь потом сшитый, но сшитый по новой схеме, по новой, так сказать, выкройке.

Поделиться с друзьями: