Шёл разведчик по войне

Нечто подобное ощутил он осенью сорок первого, когда в третий или в четвертый раз, сейчас уже точно не вспомнить, нужно было идти за линию фронта. Тогда Валерий Борисович почувствовал его состояние и перенёс вывод на несколько дней. Сказал, что это естественно, так бывает и у разведчиков, и у водолазов, и у парашютистов и у многих других, чья работа связана с риском для жизни — первый раз чаще всего проходит без сучка и без задоринки, на интересе. А в один из последующих — стопорит, одолевает необъяснимый страх. У кого это происходит во вторую попытку, а у кого и в пятую. Но бывает, практически, у всех. Но ведь он, Микко, не во второй раз в разведке, и даже не в седьмой, а наверное в двадцать седьмой, если не больше. С сентября сорок первого только и делает, что туда и обратно ходит. И рейды, и стационарное наблюдение, и маршрутная разведка, и связным к партизанам и к подпольщикам ходил.

Поначалу часто выводился, пока фронт не стабилизовался и было много дыр на стыках немецких частей, проходить было легко. Когда немцы остановились и среди ленинградцев началось, если не ликование, то вполне оправданная радость «немец окапывается, значит город штурмовать не будет», для него ситуация осложнилась. Найти прореху в немецких порядках становилось всё сложнее, и он всё реже переходил линию фронта и всё больше времени проводил во вражеском тылу.

«Нашёл время рейды считать да заслугами хвастать! Время уходит», — одёрнул себя Микко.

Вышел во двор, прислушался. Тихо. Надо идти. Дошёл до калитки. «А сколько же сейчас времени? Не нарваться бы на смену…» Вернулся, посмотрел на ходики. Без пятнадцати два. Надо переждать, пока сменят часовых. Присел у окна, назначив выйти через полчаса. Потом добавил ещё пять минут, для гарантии. Нет, хватит трусить, надо идти. Вышел во двор. На небе ни облачка. Надо бы подождать… «Иди, трус…» — приказал себе. Но луна ярко светит, часовой в переулке может увидеть. Лукавство, и он знал, что лукавит, ведь он проверял обзор с места охраны: за трамплином сарая не видно, заслоняет его трамплин. «Совсем раскис, баба!»

И тут тучка набежала, и снежок из неё реденький и мелкий просыпался. Куда ж идти по свежему снегу, следами себя выдашь. И время упущено. И наверно, не видно ничего из — за снега. Что делать, ночь потеряна. Оправданный возвратился в дом. Но совесть оправдания эти не очень — то принимала, поскабливала и корила: дрогнул.

Утром проснувшись, только подивился своей слабости.

На следующую ночь, опасаясь, как бы и в самом деле не зарядил снег, тогда уж действительно наследишь и ничего не увидишь, ушёл на сарай во время. Возвратясь согрелся, а утром встал в обычное время, прополоскал рот и пожевал прополиса, от «запаха больного зуба». Ирма ничего не заметила.

А после третьей ночи опять проспал.

— Снова зуб болел?

— Да.

— Ты вот что, Микко… Приходи к нам ночевать, места хватит.

— А нет, ничего. Я дома.

— Ну смотри сам. А если что — иди, не стесняйся. Чего тут стесняться, и взрослому одному в доме жутковато, — Ирма по — своему истолковала его зубную болезнь. Ипользуясь случаем перешла на хозяина дома. — Юлерми одному жить тоже не дело, надо о хозяйке подумать. Мужчина без жены, что сарай без крыши. А дом без хозяйки, что баня без пару. Вроде и есть они, да толку с них никакого. Юлерми мужчина работящий, хозяйственный и деньги к нему идут. Такому надо семьёй дома жить, а не болтаться ночами по всей деревне и даже по округе. Понятно, молодой, здоровый, сила наружу рвётся, природу не обманешь. Значит, жениться надо. Девушке за него, вдового, идти вряд ли прилично. Так ему и из других выбрать хватит, вон их, молодых вдов, сколько сейчас. И ещё будут. Война. Женихи убывают, а вдов прибавляется. Женится и ещё успеют детей нарожать и вырастить.

Ещё две ночи мёрз на сарае. Наблюдения что — то подтвердили, что — то пришлось уточнить. В целом, сбор необходимой информации можно считать завершённым.

Ближе к вечеру, после того, как ребята разбежались по домам, Микко благополучно перенёс с сарая пакет. Но увы, не обошлось без оплошности: выскользнул бинокль и провалился внутрь сарая. И не было никакой возможности достать его. Обозвал себя и старой вороной, и мокрой курицей, и вислоухим из отряда безрогих — да толку с того.

Дома развёл огонь в печи, запер дверь на крючок, разогнул шплинт и снял наконечник с лыжной палки. Зарисовал на оставшихся чистых листах блокнота план деревни, промерить расстояния труда не составляло, пять его шагов равны трём метрам. Указал расположение финских постов, описал состав подразделения и режим охраны. Оторвал обложку блокнота, кинул в огонь. Листы скатал в плотную трубочку, засунул в выемку в лыжной палке, поставил наконечник на место, зашплинтовал. Карандаш тоже сжёг. Парусину уложил во внутренний карман пальто. Фонарик и компас спрятал на чердаке конюшни, закопал в потолочную засыпку.

Следующим утром отправился в лес. Часовому объяснил: теперь надо сосновых веток курам на витамины наломать, да, заодно, ёлку к Рождеству присмотреть. Прошёл благополучно, хотя под сердцем всё же поёкивало: вздумает обыскать да если найдёт — верняком, гестапо и расстрел.

Берёзового прутика на пеньке не было. Вместо него лежала осиновая рогулька.

Наши были здесь. И потеплело на душе, шмыгнул носом и варежкой под ним провёл.

Листы блокнота, извлечённые из палки завернул в парусину и схоронил под камнем. На пеньке, где была рогулька оставил обломок сухой еловой ветки: тайник заложен, можно изымать. Отломил с полдюжины сосновых веток и отправился домой. Миновал часового, теперь уже свободно, непринуждённо и даже с некоторым пренебрежением: отныне ты мне не опасен.

По улице повернул к дому и у калитки обильно и шумно выдохнул, будто дошёл до места и тяжелую ношу сбросил — задание выполнено. Нормуль.

Поел и полез на печку. Осиновая рогулька предписывала покинуть населенный пункт на следующий день и переместиться в Хаапасаари. Надо хоть немножко перед дорогой погреться, тепла накопить.

Вечером приехал Юлерми, отпустили его на два дня подлечить коня, порезал тот настом ноги.

Утренние сборы были недолгими — что ему собирать: пальто на плечи, торбу через плечи, шапку на голову, лыжи на ноги и готов.

Внешне Юлерми к известию об уходе Микко отнёсся спокойно.

— Смотри как тебе лучше. Уйдёшь — в обиду не приму, останешься в обузу не будешь. Всё — таки живой человек в доме.

Похоже, Микко действительно был ему не в обузу, но и большой нужды в его присутствии Юлерми не испытывал.

— Заходи ещё, — пригласил он на прощанье и отправился лечить ноги своему работяге — коню.

На подходе к деревне Хаапасаари, у самой околицы возле дороги, под могучей, о трёх стволах сосной, занесённые снегом и потому видевшиеся едва приметными бугорками могильные холмики. Над ними некрашенные кресты из средней толщины берёзовых жердинок, с двух сторон отёсанных и оструганных. Один четырёхконечный, другой восьмиконечный, православный.

Молодой эстонец, девятнадцатилетний парень с рыхлым телом и красивым именем Калью Лайне, затянутый военным сквозняком в карельскую деревушку Хаапасаари, слыл местным дурачком.

В Эстонии он, больше известный среди соседей под прозвищем Калью — Мульгекапсад, с отцом, матерью и старшим братом, статным и работящим Гуннаром, владели хутором. Разводили свиней и дойных коров. Хозяйство вели крепко, удачливо, даже батраков нанимали, семейных рук не хватало.

В сороковом году пришли Советы и установили Советскую власть. Хутор отобрали в общенародное достояние. Не согласного с тем отца отослали в Сибирь за колючей проволокой избавляться от собственнических пережитков и перенимать опыт коллективного труда, а мать и братьев записали колхозниками, по сути батраками, на их же, недавно собственном хуторе.

Когда началась война, Гуннар сказал:

— Пора

И братья ушли в лес. В склоне оврага выкопали землянку, нанесли туда провизии, перенесли железную печку, заготовили сушняка на дрова. Затем в одну из тёмных и слякотных ночей порезали на куски телефонный провод связывавший сельсовет с районом и сожгли две скирды прошлогодней соломы. Набравшись, таким образом, опыта антисоветской борьбы, перешли к широкомасштабным акциям — стали планировать нападения на машины, убийство красноармейцев, советских и партийных активистов, поджог сельсовета. Но для этого нужно оружие. Пока придумывали как добыть оружие, изнасиловали и утопили в болотной трясине двенадцатилетнюю дочку председателя сельсовета, в поисках отбившейся от стада коровы, неосторожно зашедшую глубоко в лес. Так что немцев они встретили не с пустыми руками, было о чём доложить.