Шесть ночей. Он и она

По молчаливому согласию они одновременно спускаются по ступеням и, шурша гравием, бредут по аллее Деревни победителей. Небо над их головами уже пару часов как окрасилось багрянцем заката, теплый ветер едва шевелит отросшие волосы парня, и, глядя на него в пол оборота, Китнисс в очередной раз ловит себя на том, что находит его красивым.

В Пите что-то есть, она и сама не знает. Кто они друг другу? Случайные союзники, пленники президента Сноу. Жених и невеста, хотя уже нет — грядущая Бойня отменяет все, что было раньше.

Они снова трибуты. Снова, снова, снова! Слова набили оскомину у нее в мозгу, но от этого их грохот не становится тише. Она покойница, еще дышащая, еще что-то чувствующая, но уже мертвец.

— До завтра? — Пит останавливается на развилке перед их домами, смотрит на нее так, как только он умеет — с плавящей теплотой в голубых глазах.

И сердце Китнисс щемит, ноет, на какое-то мгновение ей хочется, чтобы он протянул к ней руку, она искренне желает вспомнить его прикосновения: с тех пор, как объявили правила Бойни, Пит держится от нее на расстоянии, он скорее суровый тренер, чем прежний влюбленный парень.

Он к ней не притрагивается, просто разворачивается и уходит, а Китнисс смотрит ему в след, пока дом, точно такой же, как у нее, не принимает Пита в свои объятия.

Хеймитч проболтался, что Пит намеревается пожертвовать собой, чтобы спасти ей жизнь. Глупости! Теперь ее черед отдавать долги.

Китнисс задирает голову, обнаруживая сверху сотню звезд, — потрясающая ночь, тихая, лунная. Ее последняя ночь в Двенадцатом. И Китнисс срывается, выбегает прочь из Деревни и торопится в хибарку — грязную, пропитанную угольной пылью и с тусклым светом через склеенное стекло.

Стучит — она в дверь, или ее сердце? Гулко и резко. Силуэт, возникающий перед ней невысокий, тонкий, как тростинка. Хейзел.

— Добрый вечер, — чуть виновато произносит Китнисс. — Можно?

Мать Гейла улыбается ей тепло и ласково, несмотря на жизнь, полную лишений, она не зачерствела, не высохла в душе.

— Конечно, проходи!

Снаружи домик мрачный и серый, внутри не лучше: любая вещь, на какую ни посмотри, старая и много раз ремонтированная. Обеденный стол под тусклой лампочкой, свисающей с потолка, имеет ножки разного цвета, занавески, разделяющие дальний угол на несколько комнатушек — самодельные спальни для трех малышей, Хейзел и Гейла, — сто раз заштопаны и украшены заплатами. Предельная бедность, хотя Гейл и гнет спину, чтобы прокормить свою семью — в Двенадцатом этого не достаточно.

Он сидит возле печки в окружении младших братьев и сосредоточенно пилит ножом какую-то деревяшку. Отблеск огня покрывает его кожу загаром и бликует в серых глазах, обращенный к Китнисс.

— Привет…

Они усаживаются за стол все вместе, пьют пустой, практически безвкусный чай и говорят: много и долго, болтают, будто и не наступит завтра, словно солнечный свет не принесет с собой неминуемую Жатву. Китнисс тепло и даже уютно, насколько это возможно в ее ситуации, можно притвориться, что все так, как всегда…

Ее мысли возвращаются в реальность, и она клянет себя за мечтательность. Не было у нее в жизни чуда, не произойдет его и сейчас. Китнисс смотрит на Гейла и размышляет о том, как многое ей надо успеть ему сказать.

Прим.

Когда Китнисс не станет, Гейл должен позаботься о Прим и ее маме: после смерти Победителя правительство отменяет причитающиеся ему выплаты — как только она умрет, ее семья снова станет нищей.

— Уже поздно, — вежливо говорит Хейзел.

Ее рука по-матерински ложится на плечо Китнисс, и впервые за весь вечер женщина заговаривает о больном:

— Удачи тебе, милая. Постарайся вернуться.

И Китнисс поджимает губы, храбрится и давит улыбку, лишь бы не расплакаться при всех. Кивает, желает Хейзел и детям спокойной ночи, смотрит за тем, как они скрываются за своими занавесками.

Гейл остается с ней: полумрак, нарушаемый только светом догорающей печи, его взгляд, согревающий не хуже теплой куртки, и отсутствие жалости — ее бы Китнисс не выдержала, заныла бы в голос.

— Они не пропадут, — уверенно говорит Гейл, и Китнисс вскидывает на него глаза.

Она благодарна ему за то, что он все понимает, чувствует ее без слов.

— Обещаешь? — борясь с подступающими рыданиями, спрашивает Китнисс.

Он кивает, словно клянется, и она верит ему, как верила всегда.

— Иди сюда, кис-кис…

Китнисс бросается к нему, будто только этого и ждала, огибает стол и падает в его объятья. Гейл усаживает ее на колени, крепко обхватывает худенькое тело и укладывает ее голову себе на плечо. Качает, как маленькую, и делает вид, что не чувствует горячих капель, увлажняющих его рубаху.

Минуты, потом часы, Китнисс не чувствует времени, не хочет наступления завтра. Она хватается за Гейла, когда он пытается отстраниться, тянется к нему, когда он, желая ее успокоить, укладывает Китнисс на свою кровать, а сам уходит.

— Останься со мной! — отчаянно просит она и затихает, только почувствовав, что Гейл ложится рядом, своими крепкими руками ограждая ее от внешнего мира.

Китнисс спит беспокойно, беспрестанно вздрагивает всем телом, но все-таки ее веки закрыты и сама она в плену сновидений. Гейлу же не до сна — ему больно так, словно это он утром отправится к Дому правосудия, чтобы уйти и не вернуться. Хотя, наверное, уйти не самое страшное. Куда хуже – остаться. Существовать без надежды на счастье, без веры в то, что жизнь изменится.

Китнисс сумеет вернуться второй раз? Гейл в это не верит, он многого не знает, но одно понял совершенно точно — Сноу не отпустит ее. Будь не ладен этот Мелларк! Из-за него на нее обрушились все беды…

Китнисс ворочается, всхлипывает и с силой упирается ладонями в грудь друга, пробует оттолкнуть его, но глаз не открывает. Ее губы что-то шепчут, но так тихо и невнятно, что Гейл не разбирает слов.

— Все хорошо, спи, Китнисс…

Он целует ее в лоб, проводит пальцами по щеке, где еще не высохли дорожки слез, и Гейлу становится невмоготу — он тянется к ней, короткими поцелуями прижигает ее щеки.

— Все будет хорошо… — Гейл и сам в это не верит.

Ему бы только надежду, только бы знать, что шанс есть! Он бы поднялся и, взяв оружие, пошел бы воевать! За то, чтобы младшие ели вдоволь, за то, чтобы мать не гнула спину, в кровь стирая пальцы, когда драит полы у городских. За то, чтобы Китнисс была в безопасности.

Гейл прикрывает глаза, с особенной ясностью понимая, что это их последняя ночь. Она не произнесла этого вслух, но им и не нужны слова — Китнисс будет спасать Пита. Долг. Те, кто живет в Шлаке, всегда платят долги, и даже спорить бесполезно — Китнисс упряма и поступает так, как считает правильным. А Гейлу больно, даже гадкая мысль приходит в голову — а за него бы она пошла на смерть?