Шевалье д'Арманталь

Мадемуазель де Шартр, со своей стороны, упорствовала в решении посвятить себя религии. И невозможно было понять, явилось ли это решение, как думал регент, следствием несчастной любви или, как считала ее мать, результатом подлинного призвания. Как бы то ни было, она, оставаясь послушницей, продолжала предаваться всем светским развлечениям, какие только могут быть допущены в монастыре. Она велела доставить в келью свои ружья, свои пистолеты, а также великолепный набор ракет, огненных колес, петард и римских свечей, благодаря чему каждый вечер устраивала пиротехническое представление для своих молодых подруг. Впрочем, она не выходила за порог Шельского монастыря, где отец навещал ее каждую среду.

Третьей особой, доставлявшей регенту, как и ее сестры, больше всего хлопот в семье, была мадемуазель де Валуа. Он сильно подозревал, что она любовница Ришелье; однако не мог получить ни одного убедительного доказательства, хотя велел своей полиции следить за любовниками и не раз, подозревая, что мадемуазель де Валуа принимает у себя герцога, появлялся там в наиболее вероятные часы таких свиданий. Эти подозрения еще больше возрастали из-за сопротивления, которое она оказывала желанию матери выдать ее замуж за своего племянника принца Домбского, который стал отличной партией, получив богатое наследство после Великой мадемуазель. Чтобы убедиться, чем вызван отказ дочери - антипатией, которую она чувствует к молодому принцу, или любовью к своему красавцу-герцогу, регент решил принять предложение своего посла в Турине Пиенёфа о браке прекрасной Шарлотты-Аглаи с принцем Пьемонтским. Мадемуазель де Валуа взбунтовалась, узнав об этом новом заговоре против ее сердца. Но слезы и вздохи были напрасны: регент, хотя был добр и податлив, на этот раз высказался вполне определенно. У бедных любовников не оставалось никакой надежды; однако все было нарушено неожиданным событием. Принцесса, мать регента, с чисто немецкой откровенностью написала королеве Сицилии, одной из своих самых постоянных корреспонденток, что слишком любит ее, чтобы не предупредить: у принцессы, которую предназначают молодому принцу Пьемонтскому, есть любовник, и любовник этот - герцог Ришелье. Нетрудно догадаться, что, хотя переговоры и зашли уже достаточно далеко, подобное заявление, исходящее от особы столь строгих нравов, как принцесса Пфальцская, все разрушило. Герцог Орлеанский в тот самый момент, когда он думал, что наконец-то удалил мадемуазель де Валуа из Парижа, внезапно узнал о разрыве переговоров, а затем и о причине этого. Несколько дней он был сердит на свою мать, посылая к дьяволу манию писать письма, которой была одержима бедная принцесса Пфальцская. Но, поскольку у герцога Орлеанского был самый отходчивый характер в мире, он вскоре уже сам смеялся над этой новой эпистолярной выходкой матери. К тому же он был отвлечен гораздо более важным делом: речь шла о Дюбуа, который во что бы то ни стало хотел стать архиепископом.

Мы видели, как после возвращения Дюбуа из Лондона дело это было обращено в шутку и как принял регент рекомендацию короля Вильгельма. Но Дюбуа был не такой человек, чтобы сдаться при первом отказе. Место в Камбре пустовало в связи с кончиной кардинала Ла Тремуай, последовавшей во время его поездки в Рим. Камбре было одно из самых богатых архиепископств, и получить его - значило занять один из важнейших постов во французской церкви, дававший сто пятьдесят тысяч ливров годовых, а так как Дюбуа очень любил деньги и старался их раздобыть всеми способами, то трудно было сказать, что его больше соблазняло - положение приемника Фенелона или огромные доходы. Но, так или иначе, при первом удобном случае Дюбуа вновь заговорил с регентом об архиепископстве. Как и в первый раз, герцог Орлеанский попытался было обернуть все в шутку. Но тот настаивал. Регент не выносил скуки, а Дюбуа изрядно надоел ему своей настойчивостью. Поэтому герцог Орлеанский решил припереть Дюбуа к стенке, сказав, что все равно тот не найдет прелата, готового посвятить его в сан архиепископа.

–  Так дело только за этим?!
– радостно воскликнул Дюбуа.
– Отлично, у меня есть подходящий человек.

–  Этого не может быть!
– возразил регент, не веря, что угодничество может зайти так далеко.

–  Вы сейчас сами убедитесь, - сказал Дюбуа и выбежал из кабинета.

Минут пять спустя он вернулся.

–  Ну так что же?
– спросил регент.

–  Я нашел нужного человека, - ответил Дюбуа.

–  Кто же этот негодяй, который готов посвятить в сан такого негодяя, как ты?

– изумился регент.

–  Ваш первый духовник собственной персоной, монсеньер.

–  Епископ Нантский?

–  Ни больше ни меньше.

–  Трессан?

–  Он самый.

–  Не может быть!

–  Глядите, вот он.

В этот момент дверь открылась, и лакей доложил о приходе епископа Нантского.

–  Входите, монсеньер, входите, - сказал Дюбуа, делая несколько шагов ему навстречу.
– Его высочество только что изволил почтить нас обоих, назначив меня, как я вам говорил, архиепископом Камбре, а вам поручив посвятить меня в сан.

–  Господин де Трессан, - спросил регент, - вы в самом деле согласны сделать аббата архиепископом?

–  Желание вашего высочества для меня равносильно приказу, монсеньер.

–  Но вы знаете, что он простой аббат и не имеет никакого сана?..

–  Что ж из этого, монсеньер?
– прервал регента Дюбуа.
– Епископ вам скажет, что все эти формальности можно проделать в один день.

–  История не знает такого примера!

–  Нет, вы ошибаетесь: вспомните святого Амбруаза.

–  Ну, дорогой аббат, - со смехом сказал герцог, - если уж святые отцы церкви с тобой заодно, мне больше нечего

возразить, и я отдаю тебя в распоряжение господина де Трессана.

–  Я вам верну его с митрой и посохом, монсеньер.

–  Но ведь тебе еще надо иметь степень лиценциата, - сказал регент, которого этот разговор начал забавлять.

–  Ректор Орлеанского университета обещал присвоить мне эту степень.

–  Но ведь тебе нужны аттестации и прочие документы?

–  А на что тогда Безон?

–  Свидетельство о добрых нравах?
– Мне его подпишет де Ноайль.

–  Ну, в этом я сомневаюсь, аббат.

–  Что ж, тогда вы сами, ваше высочество, выдадите мне это свидетельство. И я думаю, черт возьми, что подпись регента Франции будет иметь в Риме не меньший вес, чем подпись какого-то жалкого кардинала.

–  Дюбуа, - сказал регент, - будь добр, отзывайся с большим уважением о высшем духовенстве.

–  Да, вы правы, монсеньер, никогда не знаешь, кем ты станешь в один прекрасный день.

–  Ты хочешь сказать, что станешь кардиналом? Ну уж знаешь, это слишком!
– воскликнул регент расхохотавшись.

–  Поскольку вы, ваше высочество, не хотите мне дать голубое, мне придется в ожидании лучшего удовольствоваться красным.

–  Он хочет большего, чем быть кардиналом!

–  А почему бы мне не стать когда-нибудь папой?

–  В самом деле, ведь Борджа был папой.

–  Бог нам обоим ниспослал долгую жизнь, монсеньер. Вы еще увидите это и многое другое.

–  Ты знаешь, черт возьми, что я презираю смерть.

–  Увы, слишком.

–  Так вот: из-за тебя я стану трусом - любопытства ради.

–  Это было бы совсем неплохо. А для начала вам следует, монсеньер, отказаться от ваших ночных прогулок.

–  А это почему?

–  Прежде всего потому, что вы рискуете жизнью!

–  Какое это имеет значение?

–  И еще по другой причине.

–  По какой же?

–  Ваши ночные прогулки, - сказал Дюбуа ханжеский тоном, - не могут быть одобрены церковью.

–  Ступай к черту!

–  Вот видите, монсеньер, - сказал Дюбуа, поворачиваясь к де Трессану, - среди каких повес и закоренелых грешников мне приходится жить. Надеюсь, ваше преосвященство не будет ко мне чрезмерно сурово.

–  Мы сделаем все, что будет в наших силах, монсеньер, - ответил де Трессан.

–  Когда же состоится церемония?
– спросил Дюбуа, не желавший терять ни минуты.

–  Как только у вас будут все необходимые бумаги.

–  Мне нужно на это три дня.

–  Значит, на четвертый день я буду к вашим услугам.

–  Сегодня суббота. Итак, до среды.

–  До среды, - ответил де Трессан,

–  Только, аббат, я хочу заранее тебя предупредить, - сказал регент, - на церемонии посвящения тебя в сан не будет присутствовать одна довольно влиятельная особа.